А карьера давалась непросто. Катя продавала ширпотреб, то есть все, что подвернется выгодного у оптовиков – от курток и джинсов до косметики и бытовой химии. Пока определилась с ассортиментом – несколько раз прогорала, спуская наторгованное. Впрочем, эти прогары, наверное, необходимое условие наработки опыта в ее новой профессии?.. В общем, крутилась, как, наверное, и все там. И, в отличие от Игоря, духом не падала.
Иногда не без восхищения, иногда с досадой и раздражением она рассказывала мне про мир их «бизнеса», про жулье, которое там «крутится», наживая миллионы, облапошивая друг друга, а все вместе – покупателей. Пересказывать – неинтересно: об этом писано и говорено тысячекратно…
Бедная Катька! Как ее тянуло в этот денежный водоворот и как ей хотелось стать «коммерсанткой»! Или уж у таких, как она, нетерпеливых и решительных, эта судьба на роду написана?
Между прочим, один из крючков, который ее в том базарном водовороте держал, между финансовыми взлетами и падениями, возможность одеться и обуться «с иголочки» в красивые и дорогие вещи, носить которые, я чувствовала, становится у нее потребностью.
Да она и в самом деле стала необыкновенно хороша, одевшись-то как следует, особенно когда представала передо мной в зимней одежде. Все на ней теперь было роскошно: и пушистая шапка из самого лучшего собольего меха, темного, с искрящейся на солнце радужными искрами остью, и мягко облегавшая ее крепкую фигуру великолепная дубленка с ручной вышивкой по бортам, и коричневые же высокие замшевые сапоги на тонких золоченых каблуках; а серо-серебристый шарфик и крупные золотые серьги в ушах отнюдь не затмевали ее яркого на морозе лица: черных пушистых ресниц и бровей вразлет, алых губ и алых роз на щеках…
Тогда же она начала вовсю пользоваться косметикой, отчего лицо ее приобрело несколько балаганную яркость. Я смеялась над ней: «Ты теперь настоящая кустодиевская купчиха!» – а она оправдывалась: «Ты знаешь: косметика хорошо предохраняет лицо на морозе»…
При этом полная ли напряжения жизнь будоражила ее, или просто она была в самой яркой поре своего цветения, но никогда больше она не выглядела столь эффектно: ее лицо цвело пышным экзотическим цветком, а глаза сияли, словно две черных лучистых звезды.
Со своей чуть тяжеловатой грацией держалась она теперь необыкновенно свободно, с моментальной реакцией на любые выпады против нее – а выпады бывали: ее красота и налет вульгарности невольно раздражали женщин и обращали внимание мужчин – она просто притягивала их взгляды, как магнит притягивает железные опилки, или, точнее, как мух в знойный день тянет на мясо, когда оно начинает припахивать, а сами мухи особенно активны. Она вся дышала здоровьем и жгучей красотой; однако и пышущее здоровье ее, и красота были полны некой тревогой, агрессией и вызовом – все в ней обещало не покой и счастье, а лишь беды и бесплодные хлопоты.
Да, я смотрела на нее восхищенно, потому, наверное, что самой мне этой красоты недоставало. Но к восхищению примешивалось беспокойство: господи, сколько же отпущено ей всего с избытком! И жалко-то ее! Цветет пустоцветом, не исполненным смысла: ей бы – обеспеченного, сильного характером мужа, большой дом, в котором много работы, ей бы рожать и выхаживать детей, да не одного, не двух – ораву! Но есть ли на свете мужчина, способный удержать и приручить ее или таких уж нет на свете?.. Она купалась в моем восхищении; может, поэтому и забегала ко мне во всем блеске?
