Тут до Кати дошло, наконец, что он в труднейшем душевном состоянии, и она, к ее чести, решительно взяла дело в свои руки: сама поехала к кредиторам и о чем-то с ними договорилась; затем попробовала помирить с Игорем отделочников. Из этого, правда, ничего не получилось – те ей ответили, что по-прежнему согласны работать только с ней самой. Тогда она нашла старика-отделочника по имени «Петрович» и свела с ним Игоря. О чем они втроем говорили – не знаю, но с той поры Игорь надел спецовку и встал на рабочее место рядом с этим «Петровичем».
Петрович оказался для Игоря настоящим кладом; в четыре руки у них стало получаться совсем неплохо: по-моему, Игорь начал зарабатывать едва ли не больше, чем директором «фирмы»: через год он даже давно мечтаемую «тойоту» купил. Подержанную, правда, потрепанную, зато – «японец»! И Катины упреки в безденежьи смолкли.
Только теперь, от непривычки работать физически, Игорь возвращался домой усталый, молчаливый, долго с удовольствием хлюпался в ванной, долго переодевался, плотно ужинал, а после ужина перебирался в гостиную, валился с бутылкой пива в неизменное кресло перед телевизором… Он поплотнел, слегка расплылся, стал медлителен в движениях и в разговоре; внешняя привлекательность его осталась, но была теперь не в моем вкусе…
Интересно, что в той передряге и последовавшей за ней смене стиля их жизни Катя тоже повела себя несколько странно. У них с Игорем была договоренность: как только он станет достаточно зарабатывать, она уволится и сядет дома с Таиской… Деньги появились, а увольняться Катя отказалась. От страха снова остаться «на мели»? От привычки каждое утро бежать из дома? Из жадности?.. Игорь настаивал, а Катя отмахивалась: «Успею, насижусь!..» И к кому, интересно, теперь апеллировал он, чтобы помогли ему наставить супругу? Ко мне, конечно. Однако уговорить закусившую удила Катю было все равно, что уговаривать ветер или солнце.
– Чего ради я должна хоронить себя в четырех стенах? Не хочу я сидеть у него на шее, не доставлю я ему этого удовольствия!.. – И это было уже не упрямство, а приросшее к ней намертво чувство непомерной гордыни.
* * *
Оба теперь возвращались домой усталые, а надо было еще заниматься домом…и начиналась перепалка:
– Игорь, вынеси мусор! – кричала ему Катя.
– Я устал! – отвечал он, успев добраться до кресла.
– А я, думаешь, не устала?
– Я больше устал.
– Но ты же мужик, т-твою мать-то!..
Он как будто и соглашался вынести, но, не в силах отлепиться от ящика, продолжал полулежать в кресле, пока Катя не напоминала ему снова; он вздыхал, поднимался и шел – как на эшафот, а потом жаловался мне на нее:
– Катька совсем обнаглела: меня на три буквы посылает!
– А куда тебя еще посылать? – фыркала она. – Больше некуда!..
Ужасно все это стало… Была ведь любовь – сама видела! Был свет в глазах, мечты, надежды, вера друг в друга. Куда все делось, и почему так быстро?.. Жизнь загоняла их в прозябание на одной лежанке, у одной кормушки… Однажды я не выдержала, упрекнула ее:
– Катя, ты что, нарочно демонстрируешь мне свою грубость с ним?..
Так та призналась мне, что когда они вдвоем – всё у них еще грубей и примитивней. Этого я представить уже была не в силах… Господи, да ведь это обуза какая-то, а не жизнь! Зачем тогда работа, деньги? Чтоб бутить ими пустоту?.. И уж до того дошла, что махнула на них рукой: живите как хотите – у меня одна забота: оградить от вашего влияния крестницу. Мне казалось, что их отношения дошли до предела. А, оказывается, то были цветочки…
