– Катька, что ты делаешь, как ты живешь! Твое легкомыслие меня просто поражает! Ты сама не замечаешь, как опускаешься! Как может женщина, дошедшая до последней стадии цинизма, быть любящей, искренней с мужем, с ребенком? Учти, это чревато: развалится все у вас однажды, и – с большим треском!.. Ты посмотри, каким забитым ты сделала Игоря! Ведь он – на твоей совести! Тебе его не жалко?
– Жалко, – соглашалась она.
– И ты же его топчешь и унижаешь! Вы же, в конце концов, перекусаете друг дружку! На что ты обрекаешь вас, всех троих: его, себя, дочь?
Видно, я все же сумела задеть ее – она начала взвинчиваться:
– Тебе легко говорить, у тебя образование: просидишь всю жизнь в тепле, а мне – крутиться, свое дело иметь, о себе думать, потому что никто, кроме меня, обо мне не подумает! И плевала я на то, чисто или нет веду дело!
– Да ты не о себе, ты о семье, о муже лучше думай!
– А что мне думать, если у меня нет на него надежды: сегодня со мной, а завтра помоложе дуру найдет, что его удержит? Потому и думаю о себе! И, надеюсь, дочь меня когда-нибудь поймет!.. Жалко только, ты не понимаешь: ты же всех любить хочешь – вот и идеализируешь мужиков!..
– Не мужиков, а мужчин, – строго поправила я ее.
– Мужиков! – упрямо повторила она. – Это они разворовали всё и выбросили меня на улицу, и заставляют теперь крутиться!.. Вон они! – Она обвела рукой, показывая на многочисленную городскую толпу, среди которой в этот час почему-то и в самом деле преобладали мужчины. – Посмотри на них, по-твоему, это мужчины? Это – вороватое, хамоватое, похотливое мужичье, достойное только того, чтобы их презирали и дурачили!
– Катя, прекрати! – попыталась я ее одернуть.
– Нет! Я тебя слушала – теперь ты послушай! Это мужичье благодаря наглости и хамству захватило и растащило все, что можно, а теперь грызется между собой: у кого кость слаще. И я должна их уважать?
– Неправда, не все такие! В каждой душе, Катя, есть искра божья – ее только увидеть и оценить надо!..
– Да чушь это все! – запальчиво перебила она меня. – Человечья душа – это дерьмо, и чтобы в этом дерьме выросло что-то путнее, надо сто потов пролить, и еще не знаю: поможет ли?.. А если не все воры и хамы – так только потому, что у остальных кишка тонка, и те, у кого тонка, дохнут от зависти к сильным, а дай им возможность – тоже начнут хапать и грызться! И тебя, и меня оберут, не моргнувши, потому что все они – чмо и пидоры!
– Что это такое? – не поняла я.
– А черт их знает. Они сами друг друга так называют, когда хотят показать, что презирают! Только знаю, что они и в самом деле чмо и пидоры и у всех одна слабость: это их похоть, их желание – нет, не любить, это им не по понятиям! – а только завалить женщину в постель, а нет постели – так в траву, в пыль, в грязь, и слить свою гнилую сперму, да не просто слить, а с каким-нибудь обезьяньим вывертом! Так чего с ними церемониться, чего играть с ними в джентльменство? Почему не ловить их на их же слабости и не дурачить, не отнимать у них хотя бы часть того, что нахапали?
– Катька-Катька! – удрученно качала я головой. – Что ты мелешь? Это же бред какой-то!.. Ты, Катя, больной человек!
– Бред, да? Я – больная? Хорошо! – с какой-то бешеной решимостью, с горящими, как угли, глазами воскликнула она. – А хочешь, прямо сейчас, на этом месте докажу свою правоту, покажу тебе мужчин во всем их блеске? – Она произнесла слово «мужчин» с едким сарказмом, передразнивая меня. – И посмотрим: кто больной, а кто здоровый!
