Анжелика и ее любовь - страница 41

Нет, она не скажет ему этого. Никогда! Но как бы невзначай расскажет то, что он, похоже, не хочет знать. Сколько слез пролила, какой ужас пережила юная, не знающая жизни жена, повергнутая в нищету и забвение. Она не расскажет ему, как погиб Кантор, но расскажет, как он родился в тот самый вечер, когда пылал костер на Гревской площади, и как несчастна она была, как шла холодными улицами Парижа, толкая впереди себя тачку, откуда выглядывали посиневшие от холода круглые личики сыновей.

Тогда, возможно, он поймет. Он осуждает ее потому, что не знает ее жизни.

Но когда он все узнает, неужели он останется таким же бесчувственным? Неужели ее слова не смогут разжечь искру, которая, возможно, еще теплится под пеплом в сердце, оплакавшем столько потерь? В сердце таком же разбитом, как и ее.

Но в ней хотя бы жива способность любить. Сейчас она упадет перед ним на колени, будет умолять его. Она выскажет ему все, что уже готово сорваться с ее губ. Как она всегда, всегда любила его… Как, когда их разлучили, продолжала ждать его, как ей его недоставало… Разве не она, нарушив волю короля, безрассудно бросилась на его поиски, ввергнув себя в неисчислимые беды?

Но тут она увидела, что внимание Жоффрея де Пейрака чем-то отвлечено. Он с интересом смотрел на дверь салона, которая тихонько, тихонько приоткрывалась… Это было нечто необычное. Мавр, охраняющий дверь, хорошо знает свое дело. Кто мог позволить себе без приглашения войти в апартаменты величественного хозяина? Ветер или туман?

Порыв ледяного ветра ворвался, внеся с собой клубы тумана, который рассеялся в теплом воздухе салона. И в этом туманном занавесе появилась маленькая фигурка: зеленый атласный чепчик, огненно-рыжие волосы. Эти две яркие краски с особой силой выделялись на фоне сереющего за дверью дня. За спиной Онорины виднелось укутанное, пожелтевшее от холода лицо караульного мавра.

– Почему ты разрешил ей войти? – спросил его Жоффрей де Пейрак.

– Девочка искала мать.

Онорина подбежала к Анжелике:

– Мама, где ты была? Мама, пойдем!

Анжелика плохо видела ее. Она смотрела на обращенное к ней растерянное личико, на чуть раскосые проницательные глазки Онорины. Дочь появилась так некстати и так неожиданно, что на какое-то мгновение Анжелика вновь испытала однажды уже пережитые чувства: отвращение к этому созданию, которое она родила против своей воли, отказ признать его своим ребенком, отказ от собственной крови, смешанной в этой девочке с грязным источником, яростное неприятие того, что произошло в тот страшный день, жгучий стыд.

– Мама, мама, где ты была целую ночь? Мама!

Девочка настойчиво повторяла это слово, которое обычно редко произносила. Защитный инстинкт, так сильно развитый у детей, диктовал ей это необыкновенное слово, единственное слово, которое могло вернуть ей мать, вырвать ее из рук этого Черного человека, который позвал ее и запер в своей красивой, словно во дворце, комнате, полной сокровищ.

– Мама, мама!

Онорина здесь. Она – знак того, что ей, Анжелике, нет прощения, печать на двери потерянного рая, – так некогда королевские печати на дверях Отеля Веселой Науки навсегда обозначили конец света, конец целой эпохи ее жизни, счастья.

Образы былого мелькали перед глазами Анжелики, смешиваясь с реальностью.

Она взяла Онорину за руку.

Жоффрей де Пейрак смотрел на девочку. Он прикидывал в уме ее возраст: три года? четыре? Следовательно, она не дочь маршала дю Плесси. Тогда – чья? По его слегка иронической и презрительной улыбке Анжелика догадывалась, о чем он думает. Случайный любовник. «Красавец с рыжими волосами!» Сколько их приписывали ей, прекрасной маркизе дю Плесси, любовнице короля Франции, вдове графа де Пейрака? И даже сейчас еще она не смогла бы рассказать ему всей правды об Онорине. При одной мысли об этом все ее существо восставало от стыда. Признаться в такой мерзости – все равно что показать ему постыдную, отталкивающую рану. Нет, пусть это останется с ней, пусть навсегда останется тайной, незаживающими рубцами на ее теле и в ее сердце, как любовь Колена Патюреля, как смерть маленького Шарля Анри…