Евлампий нахмурил брови, пытаясь уловить суть этой метафоры. История – как сложный механизм, а чихи – это камешки, нарушающие его работу… Звучало весьма необычно, но в этой аналогии что-то все же заставило его почувствовать проблеск понимания. И все же, это казалось слишком невероятным, чтобы быть правдой.
Григорий, не дожидаясь ответа, продолжил свою лекцию с еще большим воодушевлением, размахивая яблочным огрызком, словно дирижерской палочкой. Он говорил о “эффекте бабочки”, когда даже незначительное событие может спровоцировать целую цепь масштабных последствий; о “точках бифуркации”, когда история как бы разветвляется на разные варианты развития, и о “вероятностных временных линиях”, которые, по его мнению, были не просто абстрактным понятием, а самой что ни на есть реальностью, которую можно было менять.
Евлампий внимательно слушал, стараясь не упустить ни слова, но большая часть терминов и пространных рассуждений проходила мимо его сознания, растворяясь в потоке научных фраз и абстрактных концепций. Но одно он понял совершенно ясно: его чихи каким-то образом влияют на ход истории. Эта мысль одновременно пугала и интриговала его. Он никак не мог представить себя в роли невольного вершителя судеб, но, кажется, все факты указывали именно на это.
“Мы должны это изучить!” – с восторгом провозгласил Григорий, его глаза горели, как угли в камине. Он отбросил огрызок яблока в чашу с лабораторным мусором. “Мы должны понять, как это работает! Мы должны разгадать тайну этих квантовых флуктуаций и их воздействия на исторические импульсы. Мы должны, в конце концов… контролировать чих!” – закончил он свою речь, подняв указательный палец вверх, как полководец, планирующий завоевание целой галактики.
Последние слова Григория прозвучали для Евлампия как гром среди ясного неба. Контролировать чих? Евлампий почувствовал, как мурашки пробежали по его спине, и он с трудом сглотнул образовавшийся в горле ком. Он не мог контролировать даже когда у него зачешется в носу, не говоря уже о столь сложном процессе, как чихание.
“Контролировать чих?” – переспросил Евлампий, и его голос предательски дрогнул, выдавая растущую панику. “Вы говорите серьезно? Я даже не могу предсказать, когда у меня зачешется в носу! Это же не происходит по щелчку пальцев!”
Григорий отмахнулся от его сомнений, словно от надоедливой мухи. “Это лишь вопрос времени и упорной работы! Мы разработаем методику, составим подробную карту ваших чихательных паттернов, а возможно, даже создадим специальное устройство, которое позволит нам… у-у-у… точно настраивать ваши чихи!” Он с предвкушением потер руки, словно уже видел плоды своих трудов.
Евлампий смотрел на ученого с ужасом. Слова Григория звучали как зловещее пророчество. Он живо представил, как его будут подключать к каким-то сложным аппаратам, заставлять чихать по расписанию, настраивать его чихание на нужный временной период. Он почувствовал себя подопытной крысой в огромном лабиринте, где стены – это временные парадоксы, а выход – это… неизвестность.
“Григорий, а может, это все какая-то ошибка? Может, я просто сильно простудился?” – робко предположил Евлампий, цепляясь за последнюю ниточку здравого смысла. Он надеялся, что ученый просто пошутил, или же все его эксперименты – плод разыгравшегося воображения.
Григорий рассмеялся, его смех был полон искреннего восторга. “О, Евлампий, если бы это была всего лишь простуда! Но нет, это нечто гораздо большее! Вы – ключ к пониманию самой ткани времени!”
