Читать онлайн Том Торк - Апрельское Затишье и Майская буря

А на деле всё проще / Метамодерн / Diss

Добро Вам пожаловать в метамодерн

Без ропота правим бесправно деньгой (гой! гой! гой!).

Добро на добре, православные, день

Даёт мановение, бегство устрой (рой! рой! рой!).

Похитили сердце – продать на базаре.

Беги хоть в подвал, но не спрячешься завтра.

А завтрак объявится, словно слоняры,

Раздавим умом и беспечностью нравов.

Да, это модерн – бесконечность ухмылок.

Пижон напридумал милльярды бессмыслиц.

Да, это модерн – нет кончине ухмылок.

Фразёр напридумал милльярды бессмыслиц.

Е! Е! Е! Без цели беспечно без печки беспечим

Без моли безвольно без меры на мели.

Дай денег побольше, побольше финансов,

Die быстро, побойся и бойни, и нас всех.

Уж коли обязанность щёлкнуть по носу

Дозволили мне, не могу я и ночью

Не сверить счета; филистЕров открытых

Так много сплодилось – отдам вам открытку –

В бессвязности бесы забегались – бедство!

Какие дурманные фразы без чести

Слетают с безумия уст – бесовщина!

Живёте в обмане и просите чин вам.

Проблемы столетней усопшести пятите,

Как будто за те же года и распятия

В судьбе не случались; смешно, да и пусто,

С каким же апломбом стучите по трубам!

«Заметьте меня и мою проблематику», —

Из гроба летят обвинения Матери.

Вас душит мираж, за туманом и прячете

Себя настоящих – какие затраты!

Хотите, чтоб мы воспылали к вам жалостью?

Ну, нет, я в торгах не игрок, много жаждите!

В шестнадцать-семнадцать такая подлянка

Да ж мне не нужна в мановенья отчаянья.

А вам бы поплакать в подушку,

И ладно нормальные беды, но тучи

На деле лишь ширма, поэтому хватит –

Не мне вам размазывать сопли – нет хамству.

Уж бесы рождаются, визг ваш услыша,

Они пострашней и моей бесовщины.

Добро Вам пожаловать в метамодерн,

Все добрые люди – искатели выгод,

Я вижу таких, разревелась метель.

Я знаю ваш день, укажу дверь «на выход».

Без даты.

Оскал безобразный сорвался с ухмылки.

Искал по частям подсознание, мысли.

Разврат разрушения грянул; беспечность.

Подай утешение с марким: «конец нам!».

Рисунки, иль творчество, кормят чудовищ,

Мы в супеси словно бы тонем, в пустотах.

Не приняты миром, родными, друзьями,

Но силы стремим да стремим, всё мечтаем…

Чудовища сна поджидают у края,

Порог истоптался, так часто уж рядом.

И кажется вновь – ничего не выходит,

А твари в полёте плетут хороводы.

В литавры с размаху ударят, сверкая,

Маня, как алмазы, всех слабых, несчастных.

И мир закартинный спасеньем сорвётся,

Вбежишь беспричинно на век к хороводам.

Наладом дышать – привилегья чудовищ,

Во власти, однако, у смерти художник.

Кончина, как в «Смерти поэта», пылает,

Без лика, без цели пылишься в их лапах.

Проблемы людские обязаны выдрать,

Дилемм рефлексИю и драки, обиду.

Пробелы судьбы ведь однажды придётся

В ничто отпустить; их держать всем не должно.

Чудовища сна существуют меж нами,

Художники прячут их в вьюге стенаний.

Исполнены твари проснувшейся злобы,

Полотна измазаны чувствами, кровью.

Из зеркала лезет портрет пароксизмом,

Завет в повеленьи изрезать из силы

Бессвязную лунность картин безобразных,

Лишь святость не рушит, да творчеству клятва.

27–30 ноября 2023.

Если сиять,

то не блекло;

Если кричать,

то не тихо;

Если бежать,

то без лести;

Честь потеряла в бутылочном дне,

Ведьма явилась осенним тем днём.

Выпила вовсе не много, во сне

Будто бы шла, как в дурмане немом.

Сняла одежду и вынула дух,

Полностью голая, нА спор одна.

Вижу, что холодно демону дум,

Стойко стоит под глазницами вся.

Горе какое случилось с тобой,

Коли уж правит разлом над умом.

Пьяный угар стал решеньем, судьбой

Или рассудка беда – не поймём.

Факт остаётся известным, в ту ночь

Ты ведь была не с одним мужиком?

Что же потом ты флиртуешь с другим,

Парнем, смотрящим фанатом весь миг?

Ты – Петербургская ведьма, сестра.

Рыжие волосы, бред в голове,

Похоть, сравнимая с греками Ра,

Праздность, воспетая Раем в земле.

Мне

не понять

никогда,

что

внутри

Женщин

сидит,

что

они

за

зверёк.

Верю,

что

правда

бежит

не в дали,

Рядом

блуждает

и ведьминский

рок.

1 – 2 декабря 2023.

В большой кроваво-красный зал зашёл

Больной – дитя ночИ, преступник тьмы.

Какой закон читался? чёрен час.

Напротив бредом шла пустая смерть.

Стекала кровь по стенам, дрожь брала,

В обмане жил больной, но суд честной

На правду должен выйти через миг,

Опасность – честно – рядом, страшен век.

Из трона пели кости бесов всех,

На чёрте главный чёрт из нас – судья.

Петром Великим мял ковры больной,

Не робко плёлся он, не знал, забыл.

«Великий грех – обман», – кричал с руки

Безликий чёрный врун, чертёнок, словно в песнь,

Комично, глупо зыркал глазом он.

Светился Дьявол, даже встал весь суд.

«Гублю, топлю толпу людей в крови,

Рублю, но толку? Плачут все – одна

Уж мука нА всех; ты же взял себе

Одну, но боль сильней любых котлов»

«Обман какой устроил, стынет кровь!

Смеялся сколько! Плёл интриги чувств!

Глаза горели, дальше гроб ковал!

Лопатой землю рвал, за это мы!..»

«…Даруем титул высшей твари, всё!

Как дух избитый бьётся, только взгляд

По чувствам твой скользнёт; трясёмся мы

От туч твоих ужасных, будь же наш король!»

В большой кроваво-красный зал зашёл

Больной, а вышел Дьявол, взявший жизнь

Всего одну, но, Боги, словно тьму.

Побойтесь нагло брать, губить и врать.

4 декабря 2023.

I

Любовь – самая загадочная вещь на свете. Она способна окрылять даже тех, кто уже однажды разбивался о водную гладь, тех, кто думал, что больше никогда не сможет подняться к небу. Но случается так, что небо, к которому стремятся двое людей, – недостижимая, лживая иллюзия. Такой мираж растёт и крепнет от чувства возможного разочарования. Чем же дальше продолжается полёт в этих мутных облаках, тем больше летящие трезвеют, осознают глубину, уродливость лжи. Удивительным образом неудачные отношения оставляют на душе не зарастающие шрамы, усиливающиеся от новых расставаний и скрывающиеся (или отодвигающихся) новыми же соединениями. Слова, которые торопливой вереницей проследуют ниже, для одних могут показаться нелепым бредом, для других же, стоит надеяться, хотя бы немного откроют завесу недостижимой истины.

II

В одной из невысоких, но обыденно длинных в квартал, советских пятиэтажках в один тоскливый, плаксивый день сломалась линия телефонных передач. Тогда, когда чужой разговор может быть подслушан и даже вклинен другим человеком, соседом например, с другого телефона. Подобное как раз произошло на улице N…

Открытие этого недоразумения двумя молодыми, разными, но такими близкими по духу, людьми произошло не сразу. Первым заметил Алексей Владимирович – сгорбленный, перекошенный, словом, бывший уродом по собственной внешней натуре – он разговаривал со своим врачом по телефону (обсуждали боли в позвоночнике), изрядно кашлял, так как был к тому же в тот момент подавлен разразившейся осенней болезнью.

– …Вы уяснили мои рекомендации, Алексей Владимирович? – бурчал раздражённый врач. Был он недоволен, в первую очередь, неуспехами своего клиента, состояние которого день ото дня ухудшалось; постоянно кашлявший, готовящийся выплюнуть собственные грязные фильтры-лёгкие, Алексей Владимирович грозился, сам того не осознавая и, конечно, не хотя, угодить в больницу на диспансеризацию; во вторую очередь, хотя тут уже скорее чистая софистика, у врача были некоторые проблемы в семье, его то и дело перебивали криками, слышался звон невинно битой посуды, это обстоятельство раздражало именитого сотрудника платной клиники ещё пуще. Последняя же причина вынуждала врача чуть ли не брызгать слюной и обзывать клиента. Чувствуя, что Алексей Владимирович разговаривает невовремя (хотя звонок был совершён не им), он всё пытался скорее положить трубку старого красного телефона, но тщетно – разговор всё никак не сходил на нет, похоже врачу было это не слишком выгодно, последний всё старался оттянуть момент раболепских оправданий перед разъярённой женой.

– Да-да, – уверял Алексей Владимирович, лая в локоть. По правде говоря, он лгал, в ту жизненную секунду ему более всего хотелось провалиться под землю, неудачи, как это бывает, пожалуй, со всеми людьми, били по щекам сильнее, чем даже морозный ветер в шторм потому, что первая доставала до души, а вторая – только до челюсти.

На другом конце трубки послышался хлопок, похожий и расценённый Алексеем Владимировичем как чих. Отчасти по-детски, ведь его всё же неявно отчитывали и выплёскивали эмоции, отчасти из уважения, но большею частью по инерции, больной вымолвил тихую фразу, боясь хотя бы на секунду перебить спикера, едва не переходящего на крик:

– Будьте здоровы, Василий Васильевич.

На миг, показавшийся вечностью для с детства асоциального Алексея Владимировича, ор на конце трубки прекратился:

– Разве только что не вы чихали? – удивлённо спросил врач таким голосом, какой бывает при желании расследовать некое недоразумение, словом, очень осторожным и вслушливым. Стоило только Алексею Владимировичу произнести своё кроткое и извиняющееся непонятно за что «нет», как Василий Васильевич тут же прекратил разговор, – что ж, мне неизвестно намеренно вы это сделали или нет, но нас подслушивает некое третье лицо. На это мы не договаривались. До свидания.

Врач положил трубку, оставив больного догадываться и вдумываться в слова о некотором «договоре».

И пока Алексей Владимирович думает над этим анекдотом, нельзя не пояснить столь быструю перемену в действиях Василия Васильевича. Дело, как это часто и бывает, прежде всего, в карьере. Как никак, а врач нарушил субординацию, кричал, обзывался – всё это в частном диалоге. Сотрудник больницы, хирург по образованию, понимал кроткий, стесняющийся характер Алексея Владимировича, осознавал, что тот не пойдёт жаловаться на неподобающее поведение, потому как сам едва ли способен заговорить с кем-либо без проявления инициативы с другой стороны. И даже если бы его спросили об «обращении Василия Васильевича в домашних телефонных разговорах» больной бы не смел обижать врача, даже не столько потому, что «боялся» его, нет, это было совсем не так, а потому, что не хотел рушить жизнь, которую считал более успешной, чем свою собственную, наполненную бессмысленными думами и пространными рассуждениями, стенаниями и слоняниями по однокомнатной квартире.