– Первый раз, что ли? Давай, Джимми, на пост. И не засни там, если не хочешь получить пулю от своих же.
Илай выбрался из землянки в основную траншею. Ветер ударил в лицо, принося с собой запах мокрой земли и разлагающейся плоти с нейтральной зоны. Над головой висело тяжелое серое небо, сочащееся холодной моросью – не дождем, а какой-то промозглой взвесью, проникающей под самую грубую ткань.
Через плечо была перекинута винтовка – Ли-Энфилд, вспомнил он, извлекая информацию откуда-то из глубин сознания Джеймса. Тяжелая, но надежная. Шершавое дерево приклада, прохладный металл – все ощущалось невероятно материальным, физическим.
Илай прошел вдоль извилистой траншеи, стараясь не поскользнуться на дощатом настиле, утопленном в грязи. Справа и слева от него сидели и лежали солдаты – кто пытался спать, закутавшись в шинель, кто читал при тусклом свете огарка, кто механически чистил оружие.
– Эй, Коллинз, – окликнул его один из них, – слышал? Завтра нам обещают полевую кухню. Настоящее мясо!
– Из крысы, небось, – отозвался кто-то из темноты. – Как та тушенка на прошлой неделе.
– А ты не жри тогда, Питерс. Больше нам достанется.
Смех прокатился по траншее – не веселый, а надтреснутый, как у людей, которые смеются, потому что альтернатива слишком страшна.
Илай добрался до своего поста – небольшого выступа траншеи с узкой бойницей, через которую просматривалась нейтральная полоса. Он прислонил винтовку к земляной стене и осторожно выглянул наружу.
Луна, проглядывающая сквозь тучи, освещала призрачный пейзаж: изрытая снарядами земля, колючая проволока, обрывки чего-то, что когда-то было людьми. Черная земля, серое небо, и между ними – неподвижный кошмар Западного фронта.
«Поразительно примитивная война», – раздался голос в его голове, холодный и аналитический. – «Эти траншейные системы – одни из первых в истории такого масштаба. К 1918 году общая протяженность траншей составит около 40 000 километров».
Илай вздрогнул. Это был Мнемозин, ИИ-компаньон из проекта REVENANT.
– Они живут так месяцами, – прошептал Илай, стараясь не привлекать внимания соседних часовых. – В этой грязи, с крысами, среди трупов.
«Снабжение войск в траншеях осуществляется по ночам. Смертность от болезней почти равна боевым потерям. Туберкулез, пневмония, "окопная стопа" от постоянной сырости, когда конечности начинают гнить…»
– Хватит, – оборвал его Илай. – Я и так все это вижу.
Мнемозин замолчал, но Илай чувствовал его присутствие – холодное, наблюдающее. Он снова выглянул наружу и замер. На мгновение ему показалось, что где-то в небе мелькнуло что-то красное – крошечная пульсирующая точка, похожая на "Окно выхода", о котором говорил Каэль. Значит, он может прервать симуляцию в любой момент.
Но Илай не хотел уходить. Впервые за долгие годы он чувствовал себя… настоящим. Несмотря на боль, холод и страх, а может быть, именно благодаря им.
– Эй, Коллинз, – к нему подошел молодой парень, судя по виду, едва достигший призывного возраста. – Сигареты есть?
Илай машинально пошарил в карманах шинели и нашел помятую пачку.
– Держи, – сказал он, протягивая одну.
– Самые дерьмовые в мире, – усмехнулся парень, закуривая. – Но лучше, чем ничего. Я Томас Фостер, новенький. Нас два дня назад перевели из резерва.
– Джеймс Коллинз, – автоматически ответил Илай. – Тут уже больше трех месяцев.
– И как… это? – в голосе Фостера звучал плохо скрываемый страх. – Они говорили, мы проведем Рождество в Берлине. А сейчас уже весна, и мы все еще сидим в этой грязи.
