– Не суетись, Ваня, не то намыслишь на свою голову, – тихо проговорил Инюшкин.
Чтобы полностью разрыть захоронение, прокурор попросил шофера «уазика» принести из машины лопату. Антон Бирюков внимательно наблюдал за раскопками. Судя по тонкому, переплетенному травой слою земли над костями, труп был зарыт самое большое на полметра. Одежда и останки человека истлели настолько, что создавалось впечатление, будто в землю зарыли голый скелет. Когда орудовавший лопатой следователь Лимакин дорылся до ног захороненного, лопата неожиданно скрежетнула по металлу.
– Осторожнее, Петр, – тревожно сказал прокурор.
Следователь отложил лопату и стал разрывать корневища травы руками. В том месте, где должна была находиться берцовая кость правой ноги, ко всеобщему удивлению начала вырисовываться замысловатая ржавая конструкция из склепанных между собой металлических планок. Лимакин разрыл конструкцию полностью, и стало очевидным, что она не что иное, как протез голени. Прокурор обратился к судмедэксперту:
– Боря, нельзя ли определить «фирму» этого изобретения?
Медников долго осматривал переплетение ржавых планок, затем неопределенно пожал плечами:
– То ли самоделка какая-то, то ли в былинные времена изготовляли такую замысловатость.
– Но ведь это протез!
– Разумеется.
Прокурор посмотрел на понятых, потом на бригадира Гвоздарева с дедом Лукьяном Хлудневским:
– Кто из ваших земляков имел протезную ногу?
– В какой период времени? – мигом вставил вопрос Торчков.
– Лет пятьдесят… шестьдесят тому назад.
Бригадир усмехнулся:
– Меня в ту пору даже в пеленках не было.
– Зато я вполне сознательный в те годы был, – с достоинством заявил Торчков. – Как понимаю, тот период близок к колчаковщине, а при Колчаке по Березовке да окрестным селам зверствовал Калаган. Многих мужиков этот проклятый контра и без ног, и без рук оставил. А сколько на смерть расстрелял – не перечесть…
– Ты, Иван, с какого году рождения? – поправляя на голове соломенную шляпу, осторожно спросил Хлудневский.
– Чо, свататься надумал? Какая тебе разница, с какого?..
– Такая, что родился ты в семнадцатом году и колчаковского зверства, можно сказать, не видел. Я на семь лет старше и то колчаковщину помню так себе…
– Дак, ты ж из ума теперь выжил! – огрызнулся Торчков.
– Нет, Иван, с моим умом все в порядке. Фамилия-то начальника колчаковской милиции, если хочешь знать, была не Калаган, а Галаган.
– Хрен редьки не сладче.
– Так-то оно так, но ты следователей не путай, – Хлудневский встретился с прокурором взглядом. – После империалистической да Гражданской войны у нас тут, в самом деле, много инвалидов насчитывалось, однако не могу припомнить таких, кто на железном протезе ходил. Все безногие на костылях либо на самодельных деревяшках хромали.
– А случаев, когда люди безвестно пропадали, не помните? – спросил Хлудневского прокурор.
Старик задумчиво царапнул бороду:
– Когда почтовый тракт через Березовку действовал, разный непутевый народ по нему шлёндал. Даже беглые каторжане бродили. И ограбления случались, и тайные убийства. В тридцатые годы, как коллективизация завершилась, жизнь спокойно потекла, без скандальных событий.
– Лукьян, слушай меня! – нетерпеливо вмешался в разговор Торчков. – И при колхозной жизни хватало скандальных фокусов. Вспомни тридцать первый год, когда одноногий председатель нашенского колхоза зачистил под метелку общественную кассу и укатил на колхозном жеребце безвестно куда…
