– Приехали, меломан! – Олег припарковал машину на улице, и они поднялись по хорошо знакомому мраморному крыльцу. Мира набрала код на двери, и они вошли внутрь.
ГЛАВА 4
Наши дни. Санкт Петербург.
Отец ожидал их в холле. Он сидел в огромном кожаном кресле, на столике перед ним стояли легкие закуски и хрустальный графин с коньяком. Облако сигарного дыма поднималось к потолку, наполняя комнату запахом дорогого табака. Роман Сергеевич был одет в безупречного покроя белую сорочку с серебряными запонками и темно-синюю костюмную пару – брюки и жилет. Крупный узел галстука был слегка расслаблен, пиджак висел тут же, на спинке тяжелого дубового стула. Берестову шел семьдесят первый год, но Олега всегда удивляло его здоровье. Отец имел пружинистую походку, прямую осанку без признаков какого-либо физического старения, запросто мог выпить добрую бутылку коньяка за разговорами и курил доминиканские сигары одному ему известной марки, которые и брал тоже невесть откуда. Пока они с Миркой были маленькими, курил отец только у себя в кабинете, оборудованном специальной вытяжкой, теперь же, когда дети разъехались, ограничивать себя больше не имело никакого смысла, поэтому в стены, корешки книг и обивку мебели давно въелся терпкий запах его вредного пристрастия. Олегу это не очень нравилось, Мирка же наоборот, находила этот запах благородным. Роман Сергеевич давно поседел, но не поплюгавел, как часто бывает с годами, а наоборот, сделался роскошно-серебристым. Борода «Гарибальди», аккуратно подстриженная и ухоженная, благородно очерчивала умное, смуглое лицо Берестова. Руки, уже давно покрытые небольшими пигментными пятнышками, были еще крепкими. Безымянный палец правой руки, в которой отец держал сигару, украшал небольшой перстень из белого золота с крупным аметистом. Вид антиквара был шикарен. Он положил сигару в пепельницу, улыбнулся и поднялся навстречу детям. Миру, с которой они не виделись почти год, отец обнимал особенно долго, поглаживая и прихлопывая её по спине. Когда он, наконец, выпустил её из своих рук, Олег увидел слезы на самом дне старческих глаз. Затем Берестов обнял и так же долго не отпускал сына. «Постарел, стал сентиментальным», пронеслось в голове. Только сейчас Олег заметил, как всё же он сдал.
– Идемте к столу! Катерина утку в духовку поставила, я её отпустил, – он посмотрел на часы, – через сорок минут нужно вынуть, Мирочка, ты не забудь, я ведь могу…
– Конечно, пап, – улыбнулась Мирка, – не переживай. – Лучше расскажи, как себя чувствуешь? Как жизнь?
– Да всё слава Богу! У меня то, у старика, какие могут быть новости? Вы лучше расскажите, чем живете? – Отец опустился в кресло, откинулся на спинку и вновь обрел вид благородного английского лорда на заслуженной пенсии.
– Так о наших делах ты тоже все знаешь, – усмехнулся Олег, наливая в бокалы коньяк. Он вопросительно посмотрел на Мирку.
– Мне вина. – Она кивнула на бутылку тосканского.
– По телефону ведь каждый день разговариваем, – Олег подал отцу бокал, – давайте за встречу понемножку!
Берестов поставил бокал на стол и поднялся. Мира заметила по подрагивающим рукам, что он волнуется. Внутренняя тревога, поселившаяся внутри с того момента, как она увидела отца, понемногу усилилась. Он никогда не выказывал при детях даже намека на взволнованность. Его спокойствие, зачастую принимавшееся не знающими его людьми за безразличие, было чертой, определявшей основу характера. Берестов никогда не паниковал, не спешил, не принимал необдуманных решений. Что же сейчас могло его так взволновать?
