Снова возникла пауза. Уже не такая тяжёлая, но тоже довольно насыщенная – теперь – их взаимными взглядами, с её стороны – открытым – исполненным обожания, с его стороны – извиняющимся – виноватым, в какой-то степени:
– Знаешь, – сказал он тихо, – я оскорбил тебя в комнате. Я не хотел, поверь мне.
– Нет, – возразила Верона. – Это не было оскорблением. Речь шла о защите достоинства.
– Спасибо, – сказал проректор. – Спасибо, что ты простила меня…
Третья по счету пауза оказалась самой насыщенной. Эртебран загасил окурок, повернулся к Вероне, обнял её и привлёк к себе – лёгкую, хрупкую – чувствуя её слёзы, чувствуя её всхлипывания и чувствуя что-то новое – ранее не проявлявшееся – в том, как она прижималась к нему, сдерживая рыдания, в том, как она целовала его и в том, как она прошептала ему:
– Я простила бы вам что угодно. Запомните это, пожалуйста…
* * *
Через пару часов примерно, минут за пятнадцать до ужина, к Вероне пришла Герета – более чем взволнованная, и сказала: «Он пригласил меня!» Течь шла о Томасе Девидсоне.
– Куда?! – удивилась Верона.
– На футбол! Состоится сегодня! В половину девятого вечера!
Под «футболом» подразумевалась встреча студенческой сборной и сборной преподавателей и бывших студентов Коаскиерса. Затем Герета посетовала на трёх своих однокурсниц, что, в силу консерватизма, не выразили желания оказаться в числе болельщиков.
– Ну и ладно, – сказала Верона. – Болеть им все равно не за кого. Разве что Терне за Брайтона, но, надеюсь, он не участвует.
Затем, уверив Герету, что сможет составить компанию, она поинтересовалась: «А ужинать ты собираешься?»
– Боюсь, что не собираюсь. Мне нужно погладить кофточку.
Представив подругу в кофте – тёмной бесформенной кофте – абсолютно невыразительной, Верона спросила:
– Слушай, а ты никогда не думала одеться как-то иначе? Скажем, альтернативно. Скажем, по-современному…
Герета слегка растерялась и сразу сказала: «Не думала», – после чего добавила:
– Глупо об этом думать, не имея на это возможности.
– Возможность – дело вторичное. Желание – самое главное.
– И что ты мне предлагаешь?
– Что-нибудь легкомысленное.
– Да! – засмеялась Герета. – И ещё я накрашусь, как Джина, и меня отчислят сегодня же!
– Никто тебя не отчислит! Посмотри на экдора проректора! Он подстригся короче некуда! Его что, за это уволили?!
Аргумент прозвучал убедительно. Герета взглянула на полки с дорогой сверкающей утварью, затем на портрет мужчины – эртаона, судя по облику, затем – на саму Верону, чья красота – воистину – была достойна Создателей, и – с мыслью: «Всё не случайно… Всё это как-то связано, иначе бы этого не было…» – спросила:
– Как ты считаешь, а Томасу это понравится?
– Ему не просто понравится. Он будет счастлив, мне кажется.
Согласие было получено. Процесс по «преображению» – как его назвала Верона, начался в душевой для девушек и продолжался долго – часа полтора, как минимум. Герета – в короткой юбке, с подвитым распущенным волосом, в красивой вязаной кофточке, в хорошеньких светлых туфельках, очень эффектно накрашенная – настолько преобразилась, что, увидев своё отражение, прошептала: «Создатели! Кто это?!» Подруги покинули комнату в пятнадцать минут девятого и быстро спустились к Джине – предложить составить компанию. Джина, узрев Герету, поразилась до крайней степени, но затем заявила, опомнившись:
– Это, конечно, здорово, но, мне кажется, слишком рискованно!
