– А если не справлюсь?
– Не заметишь, как потеряешь интерес к провалам.
На плацу их уже ждали инструкторы. В стороне стояла Ингрид – та самая, чьи глаза были слишком внимательными, чьё молчание таило угрозу.
Что-то в Паулин просыпалось. Оно не спрашивало разрешения. Приходило само – тяжёлое, как жажда, как голод.
С каждым днём Ингрид смотрела на неё всё пристальнее. В её взгляде больше не было равнодушия – только ядовитый интерес.
– Думаешь, если командир тебя не ломает, ты стала особенной? – бросила она однажды. – Здесь не любят чужих, особенно тех, кто слишком старается.
– Тогда постарайся не попадаться мне под руку, – ответила Паулин. – Иначе это будет не спарринг.
– Посмотрим.
На следующей тренировке Лирхт не вмешался до последнего. Только когда Ингрид упала, тяжело дыша, а Паулин едва не вонзила кулак в её горло, он медленно подошёл:
– Ты учишься. Но если начнёшь наслаждаться этим – потеряешься.
Он ушёл первым. Паулин осталась стоять, чувствуя внутри злое, тихое и тёплое удовлетворение.
Той же ночью, когда сон не приходил, она вышла наружу. Воздух пах металлом и углём. У тренировочной площадки стоял Лирхт, проверяя оружие.
– Твоя ярость бьёт сильнее, чем я ожидал, – сказал он, не оборачиваясь.
– Я справляюсь.
Он посмотрел на неё внимательно, словно взвешивая не её силу, а место в чужом плане.
– Помни: ты здесь не из-за себя. Тебе дали шанс быть полезной. Не испорть его.
– Я не стану разменной монетой, – произнесла она твёрже, чем ожидала.
– Тогда докажи, что не ею родилась.
– А если окажется, что я не то, чего вы ждали?
Он посмотрел прямо в глаза:
– Тогда ты станешь кем-то другим. И мне придётся решить, что с тобой делать.
– Посмотрим, кто кого переделает.
Он убрал оружие и прошёл мимо, слегка коснувшись её плеча. Но Паулин ещё долго стояла одна, чувствуя, как внутри что-то меняется.
Необратимо.
Перед сном Паулин долго лежала, глядя в потолок. Ночь была тихой, но внутри неё бушевал хаос – эхо его слов всё ещё звучало в голове. Она не могла понять, чего именно боялась: потерять контроль или, наоборот, почувствовать, что быть слабо управляемой – это тоже выбор. Лирхт не приказывал. Он создавал пустоты, в которые хотелось шагнуть. Это злило её.
На следующее утро Паулин вновь ушла на плац раньше остальных. В теле – остаточная тяжесть от ночного разговора. В голове – его голос, застрявший занозой.
Она тренировалась дольше обычного. Била жёстче. Слишком точно. Слишком злой ритм. Кто-то пытался начать с ней разговор – она отмахнулась. Двор был пустой, как будто весь мир обернулся к ней спиной.
После обеда она увидела, как Лирхт уходит со штаба в сторону оружейной. И не пошла за ним. Специально. Чтобы не думал, что тянет её за нитки.
Но к вечеру ярость, которую она разогнала по венам, вернулась.
Она снова стояла на дворе. Одна. Удар за ударом. Стук дерева о дерево. Слишком громко для вечерней тишины.
Шаги за спиной. Узнаёт их – но не оборачивается.
– Если бы воздух был твоим врагом, он бы уже подписал капитуляцию, – голос Лирхт ровный. И раздражающе спокойный.
Паулин продолжает бить. Сухо бросает:
– Если ты пришёл оценивать технику – ищи зрителей. Мне не нужно твоё мнение.
– Удивительно. А выглядит так, будто ты как раз ради него всё это делаешь.
Она резко замирает, разворачивается.
– Что?
– Всё это, – он лениво делает жест рукой, – гнев, демонстративная изоляция, вспышки на тренировках. Кричит «смотрите, я в порядке, даже когда разваливаюсь». – Знаешь, тебе бы на допросах работать. Такая чушь – с каменным лицом.
