Ave Eva - страница 2



её компотов и борщей:
настало время жизни новой –
и мыслей новых, и вещей.
Как хорошо, что даже в гости
отныне не к кому пойти:
грызёт собака чьи-то кости,
и время – вечер без пяти.
И хорошо, что нету счастья,
и воли,
и благих вестей,
что жизнь рассыпалась на части
и не собрать её частей.

«Как я люблю эту «званскую» жизнь…»

Как я люблю эту «званскую» жизнь,
но не с пирами, скорей, а с трудами,
с теми, что были ещё при Адаме:
встань с петухами, с курями – ложись.
Корму задай то скоту, то коту
плюс накорми прилетевшую птицу,
синюю, ту, что зовётся «синица»,
то на помойку сходи за версту.
Как я люблю этот дикий завал,
все эти го́вна, горшки и корыта,
эти свинцовые мерзости быта,
как некорректно их Горький назвал.
И, как неточно заметил Исус:
званых, мол, много, а избранных мало:
в Званку зовут ли кого ни попало?
Их избирают за свет и за вкус.
Званые в Званку поэтому те
самые –
праздные в мире счастливцы:
не поленитесь – вглядитесь в их лица
и убедитесь в моей правоте.

«Ты не веришь мне на́ слово…»

Ты не веришь мне на́ слово,
ты не веришь, а зря:
я действительно счастлива
на краю октября.
Мёрзнут сосны столетние,
и земля словно жесть,
но ведь счастье есть летнее
и осеннее есть –
где последние яблоки
прячут лица в траву
и где листья, как ялики,
уплывают в Москву.
Всё торопится сморщиться,
сгинуть, сникнуть, пропасть,
только я – будто рощица,
этой осени часть.
Часть земли Переделкино,
часть воды и небес.
Хрен красивым ли девкам нам:
выжил – умер – воскрес.

«Если я тебя не ревную…»

Если я тебя не ревную –
значит, я тебя не люблю?
Знаю логику я иную,
а не эту, что по рублю.
Я иную логику знаю
(с ней ли мне ревновать-любить?):
чем с тобою мы ближе к краю,
тем друг друга трудней убить…

«„Не жизни жаль… а жаль того огня…“…»

«Не жизни жаль… а жаль того огня…» –
как Фет сказал.
И не тебя – меня
мне жаль, мой принц, мой первый, мой хороший,
давным-давно уже быльём поросший.
Но вот пришёл, и как на рану – соль.
Мне жаль меня – ту Сольвейг, ту Ассоль,
ту Ларину Татьяну, ту Джульетту,
ту – как их там! – Одиллию, Одетту:
не красоты мне жаль, а чистоты!
Хотя, конечно, виноват не ты,
ведь «все пройдёт» – и чистота прошла бы,
я из Джульетты сделалась бы баба,
ан не пришлось.
А знаешь, ты ступай!
Не при тебе ж утраченный мой рай
оплакивать.
А я пойду на волю,
и там – одна, совсем одна – повою:
не будет видно слёз из-за дождя.
…И дверь закрой покрепче, уходя!

«Ты в объятиях, Господи, не души…»

Ты в объятиях, Господи, не души –
я и так почти инвалид:
доказательство бытия души –
это то, что она болит.
И что нет на неё никаких управ –
что ей петля или вода?
Я б сказала: «Господи, ты не прав!» –
если б не был ты прав всегда…

«С Новым годом, говорите? С новым счастьем?..»

С Новым годом, говорите? С новым счастьем?
Мне и старое-то некуда девать!
Оказалась жизнь использованным шансом:
всё случилось и не надо помирать.
То есть надо, но не вижу в том плохого,
и последним каждый кажется стишок.
Только я забыла сказочное слово,
и всё варит,
варит,
варит мой горшок…

«Почему так всегда умиляет…»

Почему так всегда умиляет
первый шаг?
Это ж было вовек!
Почему так всегда удивляет
первый снег?
И врасплох почему меня снова
застаёт первый лёд?
И я думаю про рыболова:
он по водам идёт…

«Победить можно лишь весной…»

Победить можно лишь весной,
ведь весною так хочешь жить –
наконец покончить с войной,
из мёртвых себя воскресить.
День Победы – он Пасха: в нём
есть Голгофа своя – рейхстаг.
…Потому-то весенним днём