«По роте на сторону… – раздражался президент. – Ишь какой стратег! Станем проигрывать, ударит в спину. А выиграем – в очередь за звездами первый встанет…Да еще Руцкой этот… Сидят, переглядываются, думают, Бога за бороду взяли. Шта тот сапог, понимаешь, та и этот. Или все же сговорились о чем-то всерьез? Тогда как – меж собой? Или, может, – с теми?»
– Какое примем решение, Борис Николаевич? – на правах второго опять прорезался Руцкой.
«Примем», – механически отщелкнул счетчик в голове у Ельцина.
– Я думаю, Александр Иваныч, шта не так важно, какое тут решение примем мы, – Президент в упор посмотрел на вице – президента. – Тут самый важный вопрос другой. – Он перевел глаза на Щура. – Вопрос, пропустят ли ваш батальон они. – И Ельцин кивнул куда-то за окно, в пространство Москвы.
– Виноват, не понял, – признался Щур.
– Они, – президент с удовольствием наблюдал, как на крутой лоб Щура крупным бисером выкатывается испарина. – Россияне, – пояснил он, наконец, – защитники Белого дома.
– Так точно. Вопрос самый важный, – Щур вдруг стал изъясняться чуть быстрее обычного. – Имею печальной опыт шапкозакидательства и оплевывания. Прошу…
Ельцин едва заметным жестом подозвал Спинжакова.
– Передайте Кобецу, – произнес вполголоса, – чтоб собрал ополченцев, у каких, понимаешь, хоть какой авторитет. Пускай они посмотрят на генерала. А он – на них.
Начнешь за упокой, кончишь за здравие. Это бывает. Однако чудно: вот, вроде, совсем потоп… И вдруг разом – просветление на небеси…
Двойная игра Руцкого – это понятно: Руцкому предать – как два пальца обоссать. Уже ж перебежал от коммунистов к демократам. Теперь недорого возьмет, дернет обратно.
Но Ельцин – загадка. Ведь вся же информация у человека – и от дружбанов-партийцев, и от всяческих там двойников, гадов, и от иностранцев. Полностью владеть обстановкой и… самому себе на шею удавку накинуть… Целый батальон, не хухры-мухры…
А как это он про баррикадников-то… Россияне…
Или тут расчет, что на баррикадах обратают десантуру? Что заразят ребят чумой бардачной? Что на жалость возьмут? Что к неподчинению командирам склонят? Что заставят по своим стрелять?
Хрен вам в рыло, господа дерьмократы. Вояка-профи вам не по зубам. По краям обкусаете, а середка целая останется.
Сдюжим. К тому же бой – явление двустороннее. Последним смеется тот, кто стреляет первым.
5
Фро не было.
В холодильнике бесприютно серел кусок «Останкинской» – из останков, ясен пень, не из Останкино. Под ножом продукт расползался картонными волокнами, хотя и пах околоколбасно.
На фирме Фро респондировало инкогнито, объяснило: «Всех распустили». Спасибо вам за экспликации, благородный аноним.
Ни черта не получалось. «Спидола» исчезла. За двадцать лет скрипучие вражьи голоса, видно, в пыль поистратили прибалтийскую электронику. Только прах и вспархивал из углов, где прежде живала рижанка.
Ось произвел блиц-обзвон друзей-приятелей, но либо того, кого надо, не было, либо не было вообще никого.
С бутербродом наперевес диссидент передислоцировался в комнату, к телевизору. На двух программах бесстрастно насиловал виолоночель нордический подросток с пробором а-ля Гитлер-югенд. Другие два канала плевались в любопытствующих ошметками черноты.
Что делать?
Несытому кассетнику Ось скормил самопальную концертную запись трио Ганелина. «Далее следует…»
Весной восемьдесят первого (десять лет, что ли, прошло?) джазовый фестиваль запустили в совсем еще нецелованный после Олимпиады «Краб» на Лужнецкой набережной. По ту сторону Москва-реки свистали соловьями Ленинские горы, черные-черные на бледно-зеленом фоне заката.
