Авось, Небось и Кабы (сборник) - страница 14

– Опять ты… Тьфу! Пакостник!

Отошёл Пёс в сторону и лёг, язык высунул. Тяжело дышит. А Кот с перепугу в кусты, да в лес, по оврагам наутёк бросился, от каждого пенька шарахается, за каждым деревом волк ему чудится. Но понял вдруг, что возле Пса в лесу безопаснее. Вернулся на поляну, а на палке у него белая тряпка болтается. Это Лиса передник свой обронила. Размахивает Кот передником, будто флагом, и знаки из кустов подаёт.

Пёс глаза скосил. Спрашивает:

– Тебе чего?

– Я это… давай дружить, а?

Пёс морду в сторону отвернул. Молчит. Дескать, от таких друзей лучше подальше держаться. Вспомнил Кот про шампанское, бутылка-то на пеньке стоит. Пробку выбил и по стаканам разливает.

– За дружбу, а?

Молчит Пёс, по-прежнему в сторону смотрит. Тогда Кот про вертел с жареным гусём вспомнил. Снял с костра и Псу под нос положил.

– Прости… друг. Зла не держи, а?

Тут Пёс не утерпел, гуся понюхал. А у самого слюнки текут.

– С чесночком… фаршированный…

– У-уу! Объедение!

Пёс, добрая душа, только лапой махнул.

– Ладно… давай. Раз такое дело.

– Ты, это… – Кот даже прослезился. Сроду с ним не бывало. – Хороший ты мужик. Настоящий! Давай за дружбу!

Стаканами сбрякали. Выпили. Ещё раз выпили. Потом Пёс куриные тушки все собрал и в мешок сложил. Гуся жареного тоже. Кот было заартачился[26], но Пёс только головой покачал.

– Нельзя. Не наше это.

Взвалил мешок на спину и домой отправился. Кот следом, сзади поспешает и мешок поддерживает, а если где в гору, так и вовсе плечо подставит.

…С тех пор ни разу друзья не ссорились. По ночам, в конуре лёжа, Соловья вместе слушают. Который в саду живёт. А иной раз и сами под балалайку петь затеются. Да так складно выводят… вся деревня, бывало, послушать сбегается. И не с пустыми руками. Полную конуру гостинцев нанесут. Да ещё монет в миску накидают.

Жили-были старик со старухой. Бедно жили, иной раз и вовсе впроголодь. Детишек Бог им не дал, вот и маялись одни-одинёшеньки на белом свете.

Однажды, чуть свет, старуха ведро воды в избу принесла. Кое-как на лавку взгромоздила, а сама отдышаться не может. До того умаялась. Потом на лежанку глянула, возле печи: пора, думает, старика будить. Хватит ему на постелях прохлаждаться.

– Эй, старый! Вставай уже… светает на дворе!

Старик и ухом не повёл. Не пошевелился даже. Забеспокоилась старуха: не помер ли, упаси Господи?! Посидела, послушала… вроде нет. Храпит в углу. Поднялась с лавки и к лежанке прошаркала. Да как закричит деду на ухо:

– Ку-ка-ре-ку!!!

Старик закряхтел, закашлялся. Кое-как с лежанки поднимается.

– Э, старая курица! Туда же… петухом запела. Кхе-кхе!

Пока вставал, пока одевался-обувался, старуха из сеней моток верёвки принесла и серп. В руки старику суёт.

– В поле идти надо. Пшеницу жать. А тебя, из пушки пали, не добудишься.

Старик не слышит будто. За стол сел. Да как стукнет деревянной ложкой по столу.

– Не евши, какой из меня работник? Корми, старая!

Всплеснула старуха руками. Запричитала:

– Чем кормить? В доме ни зёрнышка. Из глины, что ли, пирогов тебе налепить?

– Как это, ни зёрнышка?..

Не поверил, короче. Заглянул в один горшок, в другой… в третий. Вверх дном перевернул. Пусто! Правда, из последнего горшка горошина выкатилась, одна-единственная. Попрыгала, попрыгала и остановилась посреди стола.

– Это всё?

Старуха только руками развела.

– И печь у нас три дня не топлена. Дров нету, ни полешка.