Автопортрет. Стихотворения. 1958–2011 - страница 5

ее следы,

и там, где краснотал качался,

к заре другой

путь меж кувшинок означался

водой нагой.

Вставало солнце удивленно,

как желтый слон,

деревьев тени, как знамена,

кладя на склон,

а птицы и ручьи болтали,

что – не понять.

Что ж встреча тех двоих – была ли?

Как знать, как знать…

О встречах слыхивал, не скрою,

коротких, ах, —

заря встречается с зарею

на северах!

Камень

А. Птицыну

Сухой язык прилипнет к нёбу.

Придя к мохнатым валунам,

молча от ярости, я злобу

на камни выхлещу сполна.

Плеть сыромятная просвищет,

мох прыснет с каменного тела,

но лопнет злое кнутовище,

повиснут руки опустело,

и станет стыдно…

И преданья

идут к остывшей голове

о милостивом божестве,

что избавляет от страданья:

коснется золота на миг

и роем пчел запламенеет,

а исцеляя горемык,

само от горя каменеет.

И стыдно мне.

Возьмусь руками

и чувствую – вздыхает камень.

Осенние строфы

Твоя пора, потешная игра, —

с теплом отходит лето под экватор!

Как на гравюрах из времен Петра,

небесные баталии косматы,

и бреющие на земле ветра!

Весна приходит, лето настает,

по-королевски осень выступает

и золотом как будто осыпает.

Но снег вот-вот на голову падет,

а королева голая идет!

Мельня

У струй замшелых рек,

что начинают бег

водою ключевою, —

на мельнице забытой

творится время все – нехватка и избыток,

все бремя времени, на все живое.

Великий Мельник сносит непрестанно

в помол грядущего зерно,

в котором – первозданно —

изменчивое с вечным сведено,

и мелево выносится на форум

и пожирается немедля хором,

в котором нет числа мирам и меры временам,

крупчатка жизни сыплется и нам.

Напряг безостановочен работы,

нет роздыху, не сбавить обороты:

и жернова прожорливо скрежещут,

и колесо скрипит, и плицы мерно плещут,

и с желоба язык струи, свисая, блещет

от солнц и лун, сменяющих друг друга,

и мудрая вода бормочет без досуга:

– Замрешь на миг, вовек не отомрешь —

беги, пока бежишь, хотя б и невтерпеж!..

Мне слышен этот голос поневоле,

тварь божия – бодлив я, да комол

и невелик, а все же мукомол

доставшейся мне доли.

Новосибирск. 1962–1966

Целиноград. 1965

Мыслечувствия

«Я поделюсь печальной новостью…»

Я поделюсь печальной новостью:

из честности я болен совестью.

Любви к тебе предаться не решился,

вдруг разлюбить и тем предать страшился.

Я мог бы этой честностью гордиться,

но трусости нельзя не устыдиться.

Над горькой размышляю повестью:

как честность обернулась подлостью?..

«Есть печаль – густа, как в сотах мед…»

Есть печаль – густа, как в сотах мед

или плач янтарный сосен жарких,

есть глаза – как первый утлый лед

в колеях, разведших осень в парках.

Горесть, сладость – в сердце про запас

нам, как для зверенышей игривых:

медленно мигнул "павлиний глаз",

ощетинив у щенка загривок.

Но о том, что кончилась игра,

осень объявления расклеит,

и наступит пресная пора,

и волчонок за ночь повзрослеет.

Пусть дождем разбавится печаль —

я утком втянусь в его волокна

и поставлю глаз моих печать

на твои заплаканные окна.

Будет чем твои приправить сны,

если станет вьюга "ю" мусолить, —

ведь, наверно, хватит до весны

вымерзшей на стеклах страстной соли.

«На этом глобусе отвратная погода…»

На этом глобусе отвратная погода,

он отсырел в путине облаков.

Я выжидаю время для похода

в становище безоблачных богов.

Могла бы быть посолнечней планета,

взять на Меркурий, например, билет.

Назад Вперед

Автопортрет. Стихотворения. 1958–2011 - страница 5

Похожие книги