Я долго прожил в больницах и видывал там все формы уродств, все ужасы, какими природа иногда любит помучить наше бедное человечество, но никогда не встречал более отталкивающего чудища, чем тот, чью душераздирающую повесть я взялся рассказать.
Ничто не поражало сильнее, чем это лицо, казавшееся лицом разлагающегося трупа. И все же на нем горели желтые глаза, в которых читалась боль от продолжающегося существования и раздражение от того, что его обладателя уже не причисляют к живым… Только перо Эдгара По могло бы достойно описать столь кошмарное зрелище… По телу шла дрожь, и одновременно просыпалось любопытство.
Но все же этот человек некогда был красив!.. Его длинные кудрявые волосы отливали рыжеватым золотом, глубокие, с бархатными ресницами глаза заставляли засматриваться не одну женщину, когда он читал лекции в Сорбонне о сухой бактериологии.
Поскольку к нему на занятия многие привыкли ходить как на пятичасовое чаепитие, на трибунах широкого амфитеатра наблюдался разительный контраст между светскими барышнями в сияющих туалетах, сидящими рядом с бледными от бессонных ночей зубрилами и русскими студентами в тугих бедных сюртуках.
Смущенные таким женским нашествием, ученики Марсьяля Прока в конце концов садились кучкой на верхние места, где время от времени неподобающе подшучивали над дамочками. Самая невинная шутка заключалась в том, чтобы брызнуть из пробирки чем-то попахивающим серой или «выдуть» порошок йодоформа на шляпки и блузки красивых слушательниц.
Эти мелкие проказы совершенно не отталкивали почитательниц Прока.
Они прекрасно понимали, что находятся не на своем месте в этой интеллектуальной среде, но все равно приходили слушать. Их становилось все больше, и они расталкивали друг друга локтями, будто базарные торговки, чтобы оказаться как можно ближе к кафедре молодого преподавателя. Некоторые дамы по возможности записывали, и было видно, как их окольцованные пальчики быстро порхали над тетрадями в холщовых обложках. Другие, более откровенные и слегка циничные, лишь смотрели на профессора томным взглядом и картинно падали в обморок после какого-нибудь опыта, для понимания которого требовалось учиться и разбираться в науке.
Эти лекции, скучные для неофитов, казалось, развлекали девушек в аудитории, которых студенты насмешливо прозвали «касательными», потому что у дам была привычка после лекции подойти к Прока, чтобы слегка его «коснуться». Ничто не могло прогнать этих «бактериофилок». Прока мог преподавать хоть иврит, хоть хинди, они все равно толпой приходили бы на его лекции.
Скоро это вызвало ажиотаж в обществе, и в салонах вечерами только и говорили, что о молодом профессоре.
– Как, дорогая, вы не ходили на последнюю лекцию месье Прока?.. О, какой прекрасный урок вы пропустили! Он целый час говорил о патогенных микрококках… Это было восхитительно! Я бы никогда не подумала, что можно так интересно рассказывать о микробах.
И разговоры светских львиц скоро свелись только к колониям бактерий и бациллам. Некоторые даже организовывали у себя небольшие лаборатории, покупали трубки, микроскопы и банки, но, разумеется, ничего не изучали. Они лишь взахлеб обсуждали бактериологию, как нынешние молоденькие девушки приходят в экстаз от Ницше и считают его «изысканным», так и не раскрыв ни одной его книги.
Дамы становились «бактериофилками» точно так же, как становятся почитательницами Ницше. Без особых причин, из снобизма.
