Однако в восхищении этих женщин Прока крылся не только снобизм. Ученый не был, подобно автору «Заратустры», далекой фигурой, «горящей в огне собственной мысли», страстным адептом этики индивидуализма, сверхчеловеком, усиленно растящим жизненную энергию и стремящимся создать новую нравственность на основе концепции воли. Прока был существом зримым, осязаемым, которому даже не было нужды работать ученым, чтобы волновать сердца. А они бились сильнее оттого, что он, казалось, был равнодушен к намекам, которые ему делали.
Его последняя книга «Клетки фагоцитов» (700 страниц форматом в одну восьмую листа, с цветными таблицами) стала популярна, как какой-нибудь приключенческий роман. Первое издание раскупили за две недели, и, к огромному удивлению издателя, пришлось делать дополнительный тираж. Никогда еще научный труд не расходился столь быстро.
Стало хорошим тоном иметь том «Клеток фагоцитов» на столе в своей гостиной и держать портрет автора на пианино.
Если бы Марсьяль Прока не был скромником, он мог бы заполучить самых решительных своих поклонниц, тех, кто приходил к нему с просьбой надписать книгу. И заполучить одну за другой. Ведь перед визитом взволнованные девушки всегда присылали записку, которая не оставляла никаких сомнений в намерениях отправительницы. Но Прока, воспитанный в скромной обстановке (отец его был простым оптиком в округе Сен-Дени), чувствовал себя неловко в присутствии светской дамы. Он всегда подчеркнуто прохладно себя вел, но под безразличием этим все же крылось большое волнение.
«Я, должно быть, – говорил он часто, – выгляжу глупцом в глазах женщин. Но что поделать, это сильнее меня. Я мало бывал в свете и вырос дикарем…».
Если в Сорбонне, с флаконами в руках, он чувствовал себя уверенно, победителем и хозяином положения, то дома, в квартире на улице Суффло, он был робок и неловок. Ему было бы достаточно намека, чтобы получить поцелуй, но Прока едва осмеливался дотронуться до руки и, кажется, даже не замечал, как сильно впивались в его ладонь дрожащие женские пальчики.
Эта застенчивость, которую приняли за равнодушие, в итоге породила сплетни.
Очень скоро его поклонницы начали думать, что у них есть соперница.
Если во время лекции Прока часто поворачивался к какой-нибудь брюнетке или улыбался, глядя на некую блондинку, в несчастную тут же впивались взглядами, полными ненависти. Взволнованные «бактериофилки» цедили сквозь ровные зубки: «Вон та!».
Они внимательно изучали ту, которую считали фавориткой профессора. Саркастичные улыбочки появлялись на губах, а после лекций при виде нее в коридорах раздавалось шушуканье, прерываемое смешками, на лицах отражалось презрение, за спиной многозначительно покашливали.
Через пару месяцев все почитательницы Прока насмерть перессорились… все видели вокруг себя соперниц, но самыми яростными были увядающие женщины, те, кто не верит в разрушительную силу возраста и тщетно старается замаскировать умелым макияжем вездесущие «гусиные лапки»… Эти дамы проявили настоящее упорство и даже забросили свои занятия (при условии, что они были), чтобы поиграть в детективов…
К несчастью, так как они не были знакомы с научным дедуктивным методом Алана Диксона, дамы не смогли никого «поймать с поличным», и в итоге все свелось к взаимному шпионажу. Это привело к ряду недоразумений, спровоцировало несколько небольших скандалов, к стыду двух-трех благородных семей.
