Иллюзия становилась все яснее. Удушающий запах смерти стремительно пробрался в горло и перехватил дух. Лицо обдало жаром, а взор почти достиг чернеющей глубины одного из вольеров, как вдруг грубый приближающийся топот и колкий ехидный смех, вперемешку с отрывками невнятной брани, вторглись в череду мрачных видений. Я вздрогнул и приоткрыл веки. На пороге единственного ведущего наружу тоннеля мялись две плечистые фигуры.
– Люто сказал, что на разогрев нужно трое мелкиф, – шепеляво пробурчал самый крупный. – Вот, фозяин иногда ляпнет, а ты, мол, разбери, что он фотел сказать. Какиф мелкиф? Они тут все для меня маленькие, – обиженно бормотал он.
– Ну ты и тупица, Креган! – злорадно хохотнул второй головорез. – Люто имел в виду троих канри.
– А-а-а! – обрадованно воскликнул первый, затем вновь потупился, положил ладонь на затылок и с сомнением протянул: – Канри, говоришь? А как мы поймем, которые из ниф мелкие, а какие крупные? Они же вон все одного роста вроде… И ширины одинаковой тоже.
– Идиот! – устало вздохнул второй. – Трое любых канри, – нарочито с расстановкой, по слогам проговорил он.
– Ну, любыф так любыф, – согласно ухнул здоровяк. – А вот пусть даже и этиф, – он ткнул в сторону первой попавшейся клетки мясистым пальцем.
– Как скажешь, умник, – бросил второй душегуб и, выудив из-за пазухи связку длинных ключей, направился открывать камеру.
– Эй! Эй! – тут же раздался возмущенный бас капитана Тычка. – А ну-ка убери лапы от наших апартаментов, рыбешка протухшая. Никуда мы с вами не пойдем. Нам и тут прекрасно сидится.
– Пойдешь, – безразлично ответил головорез. – Деться вам все равно некуда! Креган, подсоби, – обратился он к здоровяку.
Тот согласно крякнул, обнажил два широких палаша, болтавшихся на поясе и враждебно насупился.
– А ну, вперед, мофнатые кулебяки, – угрожающе рыкнул он. – И чтобы тифо мне. А иначе в куски порублю.
– Кулебяки?! – возмутился Дики. – Ах ты бочка с дегтем! Только развяжи меня, я тебе покажу мохнатую кулебяку!
– Вперед! – рявкнул бугай поменьше. – Там тебя и развяжут, и дадут шанс показать чего стоит несговорчивый мешок меха.
Капитан открыл рот, чтобы вновь огрызнуться, но тут же был сбит с ног сильным ударом массивного сапога. Дики проехался на животе и закашлялся. С трудом поднявшись, он понурил голову и, отплевываясь, направился к выходу. Следом за ним, сгорбившиеся и угрюмые, беззвучно проглатывая зуботычины от раззадоренных надсмотрщиков, двинулись двое членов его команды. Перед порогом штольни капитан Тычок на ходу развернулся и наскоро отыскал глазами мой провожающий взгляд. Его лицо отражало злость и готовность стоять до конца. Он оскалил ряд острых зубов, коротко подмигнул мне и исчез в темноте проема.
Чем дольше трое низкорослых мохнатых заключенных петляли по тесным катакомбам, в сопровождении конвоя, тем отчетливее до них доносился натужный зов труб, стук барабанов и возбужденный вой множества разумных. Мгла впереди распахнулась створками ворот, и пленников вытолкали на теплый песок арены. Солнце было еще высоко. Его лучи щедро проливали тепло на живое кричащее море. А из жаровен, словно в довесок, рвались нервные языки пламени, стремясь дотянуться до первых рядов трибун и раскаляя добела воздух вокруг. Смотровые ниши на стенах ломились от количества зрителей. Толпа, заметившая на поле брани появление ошарашенно переглядывающихся бойцов, взволнованно зашаталась и взревела с новой силой, приветствуя «тех, кто обречен на смерть».
