– Басурманы в лесах завелась. Тёмными тропами идут, вдоль рек да по оврагам хоронятся.
– Чур тебя, чур! Неужто правду сказываешь?
Агафья схватила оберег и прижала к груди. Озябшие пальцы плохо слушались. Она потянулась к чарке, взяла двумя руками, согрела ладони, поднесла её к губам и сделала большой глоток. Благодатное тепло разлилось внутри негой и покоем. Усталость как рукой сняло. Старуха прикрыла глаза от удовольствия.
– Пей, я аще налью.
Зоремир поставил на стол горшок с кашей, принёс ложки да каравай, завёрнутый в рушник, достал миску с жареной зайчатиной. Дождавшись, пока гостья допьёт варево, подлил ещё и сел напротив.
– Ешь, а после на палати – почивать. Устала, поди, с дороги-то? До зорьки поднимешься. Меня не жди. Я тебе корзинку соберу, да в сенях оставлю. А что с ентим со всем делать, тебе и без меня ведомо. Ворочаться тебе скорёхонько срок. Аккурат, пока дорожка к заимке выведет, так и понадобишься.
– Ох, застращал совсем! Чудно сказываешь, да непонятно, – уплетая кашу за обе щеки, бубнила Агафья. – Заперси в своей глухомани. Травы да корешки сушишь, зелья всяческие варишь. Оно-то дело ладное, нужное. Моих припасов на всех горемычных не хватат. Да только откель им взяться-то? Ни в Рязани, ни в деревнях ближайших, хворых и в тягости никого нету. То отбоя не ведала от нуждающихся: княжеские привечали, боярские звали, купеческие кликали, деревенские в ножки кланялися. А теперича тишь да благодать. А ты мне всё про напасти лихие талдычишь.
– Сказываю, значит, так тому и быть! – огрызнулся Зоремир и отправил в рот добрый ломоть хлеба да кусок зайчатины.
– Не серчай, мил человек! – отложила ложку Агафья. – Лучше сказывай, откель про надобности мои прознал, коли сама я об них ничего не ведаю? Тебе всё наперёд знамо. Над духами и людьми власть имеешь. В соседней деревне, вона, ярмарка широкая. Я и отправилась. Шла в одну сторону, а пришла в другую. Как так, коли к тебе и не помышляла идтить?
– Позвал, вот и пришла.
Старик обтёр рот и уставился на Агафью потемневшим взглядом.
– Внимай мне, ибо вскорости токмо тебе отчёт и держать перед князем Рязанским. Половцы град его пожгли – разорили! Много людишек порезали. Беда лютая пришла, да отвели взоры басурманские духи неба грозного. Князю злые языки будут нашёптывать про Дикую степь и дальше, на Великое поле указывать. Токмо ты сказывай ему, пущай туда не идёт. Князю Мстиславу завсегда преданным слугам верить пристало! Усомнится – беду накличет лютую.
Зоремир замолчал, потом подбросил вверх порошку серого, подул. Агафья заморгала быстро-быстро, раскрыла рот, да только сказать ничего не смогла. А старик, уставившись на неё, тихо нашёптывал заговорные слова.
Когда она тряхнула головой и тяжело вздохнула, смолк и Зоремир.
– Видала?
Агафья утёрла рукавом слезы и, растерянно глядя по сторонам, кивнула.
– Как же так, батюшка? Лихо вольно по земле бродит! Неужто знамо тебе было, что супостат явится? Отчего князю Мстиславу не поведал? Отчего весточку не прислал?
– Посылал я ему грамотку. Сказывал, чтобы не оставлял города Рязани, что вороньё слетается на окрестные поля. Не послушал. Съехал со двора. Что князь! Он стар уже – умом богат, да силы на исходе. А тот, другой, годами молод, умом скор, силой крепок. Но головы не склонит, совета дельного не послушает. Не чтит старость, не кланяется мудрости. Сказывал ему, не ходи на закат, обожжёшься. Пошёл…
