– Об ком это ты, Зоремирушка, речи ведёшь?
– О хане половецком я, Агафья. Ему говаривал: не ходи на Русь, пощади себя да люд степной вольный. Не послушался меня хан, пошёл. Лёгкой добычей захотел поживиться, от злобы обиженных напиться. На наветы милостью обделённого, за провинности по справедливости изгнанного поддался. И вот беда пришла на порог! И ещё явится. Умоется слезами кровавыми Русь-матушка! Да только не ведает хан, что увёз с собой в повозках с награбленным горести людские, печали скорбные. Теперича и у его народа убудет. Беда-то она везде ходит. Во все двери стучится, в оконца заглядывает. Не смотрит, кто таков будешь – княжеский, ханский, купеческий, али челядь беспутная. И в его становище заглянет. Скольких погубил? А сколь ещё поляжет? Его народу опасность грозит лютая, не избежать беды страшной.
– Что ты, старая голова, заладил: «сказывал ему, сказывал…» Нет мне дела, что ты басурману какому присоветовал. Тьфу на него, супостата окаянного! У нас своя беда! Коли так приключилось, то поведай, как людишкам теперь на угольках обживаться? Как малым детям да бабам без мужиков зиму пережить?
– И пошто ты, дура, голосишь? Пошто причитаешь? Вот воротится князь, отстроит Рязань сызнова. Стены-то не все огонь пожрал? Да и дома, хоромы, терема многие в цельности стоять остались. Небо водами на полсажени землю напитало, не дало красному петуху пир править. Людишек пожалела… Кто о них слово скажет, коли стервятник с вороньём скорбным саваном полматушки Руси укроет? Налетят стаи чёрные, застят собой небо синее! Земля без дождя мокрой от крови станет. Явится на порог супостат пострашнее нынешнего: лютый, милости не ведающий. Прольёт кровавые реки.
– Да неужто, батюшка? Да как можно то Зоремирушко? Пошто страсти наводишь? Пуще прежнего, горести кликаешь!
– Как есть сказываю тебе, придёт беда лютая. И не будет от неё спасения, покуда не явится богатырь, не снимет голову стервятнику саблей вострой. И как только скатится голова супостатова с плеч, так и вороньё само разлетится.
– Лихие денёчки накликал ты, батюшка!
– Не всё, то худо, что погибель. И пострашнее беды случаются.
– Да можно ли аще страшнее, Зоремирушко!
– А вот воротишься и прознаешь, можно аль нет.
Зоремир убрал со стола, взял с лавки большую корзину и сложил в неё горшочки с мазями, мешочки с травами, крынки со снадобьями лечебными.
– Позднехонько уже, светило за лес спряталось. Ступай почивать. А мне на болота надобно.
– Как же это, батюшка? У тебя в лесу и при свете дня мгла кромешная. До твоих болот далече идти, через чащу пробираться. А теперь ещё пуще стало. Сыщешь ли дорогу?
– Я у себя дома. Мне тут и тропки тайные, и каждый кустик, ручеёк ведом. Кликну волков и пущусь себе в путь неблизкий. Травка мне нужна. Редкая. Такую токмо в одном месте сыскать можно, да и то, по ночи. Опять же, корешки целебные, кора дикая, замшелая, да вода мёртвая. Поиссякли запасы мои. А скорёхонько понадобится, да много.
– Да кому же енто, батюшка? Кого у костлявой из лап вырвать вознамерился? – ужаснулась Агафья речам страшным.
– Цыц, баба шальная! Раскудахталась, что та кура! – прикрикнул на неё старик, разозлившись на расспросы. – То тебе знать не подобает. Ежели духам угодно станется, кого надобно, того и вырву. А ты, знай себе, помалкивай. Да языком где ни попади об чём тут слыхала ни мети. А то ты меня знаешь!
