Когда княжич очнулся вновь, боль немного утихла, и глаза, как-то сразу раскрылись. С тоской окинул взором Владислав то, что осталось от Рязани. Удручающий вид – обугленные брёвна деревянных построек да кое-где дым, поднимавшийся с пепелища. Ветер принёс с холма смрад и копоть. И не поверил бы случившемуся, да очи не обманешь.
Княжич шевельнулся, и тут же почувствовал множество рук на теле. Вороги спешно развязывали скручивавшие его узы. Но надежда на обретение столь желанной воли растаяла, как только ноги вместо тугих верёвок связали конскими путами. Владислав знал этот узел. Жаль, не научился у Гриди его вязать. Так стягивали ноги лошадей на пастбищах. И убежать не сможет, и ходить вольны.
Княжича подняли. Руки скрутили за спиной. Подталкивая копьями, подвели к молодому воину в дорогих доспехах, восседавшему на походном троне.
– Мне сказали ты кня-жич?
Так вот, стало быть, чьё шипение он слышал. Басурманский властитель, ухмыляясь, поигрывал коротким клинком.
– Да! – гордо вскинув голову и разглядывая половца, ответил Владислав. – Ты вторгся в мои земли.
Воин разразился диким хохотом.
– Нет больше твоих земель, кня-же. И града твоего – Ря-за-ни – тоже нет! – смакуя каждый слог, говорил он.
– Кто ты? – стараясь не выказывать страх и держаться с достоинством, спросил княжич.
– Меня величают хан Дамир. А ты, кня-жич Владислав – мой пленник.
Дикий взгляд обжигал. Он смотрел на невольника и улыбался. Молодой. Немногим старше самого княжича. Но его взор калёным железом прожигал насквозь, заставлял отвести взгляд любого. Но Владислав и не подумал отворачиваться. Смотрел хану в лицо и видел глаза – жестокие, злые, беспощадные. Сколько смертей они видели? Сколько жизней забрали руки, те, что играют кинжалом? Владислав, не таясь, разглядывал врага. А хан не сводил изумлённого взора с княжича. Ещё никто доселе не отважился на такую дерзость – смотреть в лицо, не склонять перед ним головы. Хан привык к ползающим у ног пленникам, молящим о пощаде пленникам, готовым за дарованную жизнь продать всё, что дорого пленникам. Но этот не походил на прочих. Стоял пред ним гордо, не тая взгляда, не опуская головы, не боясь гнева, не страшась участи, уготованной всем непокорным. Лишь однажды хан видел такой взгляд – не воина, но женщины. И тогда этот взгляд был обращен не на него. А он, непокорный степной властитель, ради такого женского взора готов на всё – камни передвинуть, воды рек повернуть, сразиться с несметным войском…
Смутившись, хан отвернулся, устремив взгляд на пожарище, и заговорил с лёгкой хрипотцой, низким, глубоким голосом, который заставил вздрогнуть пленника:
– Завтра мы двинемся в обратный путь. Я собрал достаточно дани, чтобы вернуться в свои земли. Покорись, и, кто знает, может статься, я не сразу убью тебя.
Дамир усмехнулся мыслям и посмотрел на княжича, встретившись с его колючим, полным ненависти, взглядом.
– Ты не хан, ты – тать20! – услышал он твёрдый голос, в котором не было ни капли страха.
Жар ударил в лицо степному властителю. Подобного пленника ему не доводилось видать. Княжич смотрел на него так, что Дамиру стало неуютно под его взглядом.
– Бежать тебе некуда, да и «не ра-зум-но си-е…» – нарочито медленно, по слогам, произнёс он любимую фразу Ивача. Так говорили многие русичи, но лишь в устах наставника эти слова звучали особенно поучительно.
«Что с ним? Жив ли?» – подумал Владислав.
