Из тяжких воспоминаний о верном ратнике княжича выдернул сильный толчок вбок. Оказалось, хан закончил говорить. Половецкий воин подпихнул пленника в спину, уводя вниз к подножью холма. Идти со спутанными узами ногами было, ох, как трудно. Пару раз княжич думал, что вот-вот упадёт. Но выказывать слабость перед супостатами он не собирался.
Его втолкнули в небольшой шатёр, примостившийся под холмом у раскидистого дерева. Человек, сидевший в углу, сжался. Княжич удивился тому, кого увидел. Купец. Рыжебород.
Поначалу Владиславу показалось, что и он пленник. Но руки его свободны, да и пут на ногах нет. Злость забурлила внутри княжича:
– Вражина премерзкая, – пробормотал он, страшась, как бы его ни услыхали снаружи. – Так, это ты, беспутный, ворогов на земли наши привёл?
Нахлынувшая ярость отодвинула в дальние уголки души раздумья о том, какая судьба ему уготована в неволе.
– Несерчай, твоя княжеская милость, – поднялся купец.
Оправдываясь, он вышел на середину и премерзко лыбясь отвесил поясной поклон.
Княжич попятился назад.
– Отойди от меня, беспутный нечестивец!
Его душили злость и обида. Собравши волю в кулак, он попытался успокоиться и подумать об ином. Голова сильно гудела и кружилась. Хотелось пить. А вот оставаться в обществе этого вражника было противно. Только кто его будет слушать? Не дома чай…
Княжич присел у входа в шатёр и привалился спиной к колу, служившему опорой. Прикрыв глаза, он вспоминал своё детство. Матушку, которую не знал, но о которой слышал много доброго. Она умерла, давая ему жизнь. Батюшку, который так сильно переживал её кончину, что не женился боле. Толмача Фёдора, учителя словесности, наук мудрёных, математики и языков иносказательных. Артемия Силыча воеводу, Ивача сотника да Гридю – трёх воинов, наставников делу ратному, друзей. Эх, надо было поприлежней учиться у них. А то все книги да свитки на уме. Может тогда успел бы хоть сколько голов ворогов срубить. Владислав вспоминал, всё, что сердцу любо-дорого, да сгинуло-пропало в бешеном танце огня нещадного.
Тяжёлая голова бессильно склонилась на плечо, и княжич провалился то ли в забытье, то ли в беспокойный сон, где слышался гул колокола, звон мечей, крики и стоны умирающих, и дикий смех хана Дамира.
– Явился! А мы туточки с боярином заждались правителя нашего! – перебирая свитки, Фёдор недовольно покосился Владислава. – Всё князю поведаю! То за книгами цельными днями сидит, с места не двинется, то из кузни не выгонишь. Ладно бы ещё на мечах делу ратному старался. А то звона я слыхом не слыхивал. Чего без толку слоняться, али дела нет иного?
– Не ворчи, Фёдор! Не гневи духов! Сам княжича на двор спровадил, а теперь хулу наводишь, – прикрикнул на разошедшегося толмача боярин Магута. – Ступай лучше, сыщи тиуна. Трапезничать пора. Ступай, сказываю тебе.
Фёдор хмыкнул, тихо выругался, и, обещая всем и вся неминуемую кару, скрипнув дверью, исчез.
– Ты, княжич, на Федора-то не серчай, – усаживаясь на лавку, тихо увещевал Яр Велигорович. – Притомился он, стар стал.
– И в помыслах того не держу. Фёдор завсегда дело говорит. Толку-то, что полдня в кузне провёл – ни на мечах, ни на булавах недосуг было.
– Отчего так? Сотник дело своё запамятовал? Так я мигом напомню.
– Не шуми, Яр Велигорович. Ивач дело ратное хорошо ведает. Грех напраслину наводить. Ты бы видал, какие мечи справные кузнецы выковали! Под любую руку лягут. А Пруша, подмастерье Кулаги-то нашего, такие ладные середнячки сработал! Я их себе заприметил. Артемий Силыч сказывал, для двойного удара мне такие надобны. Рукояти у них витые, словно косы девичьи. В меру длинные, не слишком короткие. Завтра с ними в поле пойду. Ивач обещал. Я ими уж и Прушу подзадорил малость. Добрый ратник с него станется. Сразу за двуручник схватился, не устрашился. Ты бы его видал!
