– Ваш «зауэрбратен» остыл, душка, – сказала Каролина.
– Ничего страшного.
Лабрюйер доел мясо, потому что осилить клецки был уже не в состоянии. Он посмотрел на идеально пустую тарелку Каролины и даже позавидовал ее прекрасному аппетиту. Но если фотографесса столько ест – отчего не толстеет?
– Уже поздно, я провожу вас, – сказал он.
Оказалось, сестрички-швейки, Марта и Анна, другой радости в жизни не имеют, кроме как следить – когда развратная Каролина возвращается домой. Лабрюйер проводил Каролину чуть ли не до двери и слышал, как хлопнула другая дверь – сестрички, подглядывавшие в щель, испугались и спрятались.
– С этим надо что-то делать, – сказал он Каролине. – Как бы они не увидели чего лишнего. Я поговорю со своей квартирной хозяйкой – может, устроим вам переезд.
Он уже настолько привык к своему страшилищу, что допускал возможность проживания под одной крышей.
– Да, съезжать отсюда придется, – согласилась Каролина.
Вид у фотографессы был усталый – или же ее просто тянуло в сон от обжорства.
Простившись с ней рукопожатием, как положено с эмансипэ, Лабрюйер вышел на Александровскую. Накрапывал дождь – даже не совсем дождь, в воздухе висела водяная пыль да сверкали отражениями фонарей тротуары. Лабрюйер мог бы пройти двором на Гертрудинскую и, срезая углы, – к своему жилищу. Но отчего-то встал напротив «Франкфурта-на-Майне». Там начиналась бурная ночь – с музыкой, карточными сражениями в номерах, шампанским в серебряных ведерках, накрашенными женщинами…
– «Маленький Париж», будь он неладен… – пробормотал Лабрюйер. Все правильно, подумал он, где Париж, там и Иоанна д’Арк… каков Париж, такова и Иоанна д’Арк…
Он пошел по Александровской в сторону Столбовой, чтобы, обогнув квартал, выйти к своему дому. Была тайная надежда – встретить кого-то из знакомых, чтобы поговорить о погоде и тем ввести себя в полусонное состояние. Но те немецкие семейства, с которыми он уже начал раскланиваться, улыбаясь почти искренне, на променад не вышли.
На углу Столбовой он остановился, чтобы проводить взглядом автомобиль, несущийся в сторону Старого города. Лабрюйер не был любителем техники, но этот автомобиль был похож на «Руссо-Балт» Вилли Мюллера – и, возможно, сам Вилли, сумасшедший шофер (как бывают сумасшедшие мамаши, так случаются и мужчины, отдавшие душу и сердце колесному средству передвижения), носится по Риге, наслаждаясь скоростью и покорностью лошадиных сил, бьющих копытами под капотом.
«Руссо-Балт» пролетел мимо, а на противоположной стороне Александровской Лабрюйер увидел одинокую женскую фигурку, которая не двигалась шагом и не бежала, а тоже, кажется, летела, чуть наклонившись вперед, в сторону Матвеевского рынка. Она попала в круг света от фонаря и понеслась дальше. За эти полтора мгновения Лабрюйер успел узнать профиль.
Стало быть, пока господин Красницкий сидит в номере, госпожа Красницкая отправилась на поиски приключений.
Тайные знаки, очевидно, адресовались любовнику. Отчего бы, в самом деле, молодой авантюристке не завести в Риге красавчика любовника? Муж у нее статный, представительный мужчина, а любовник, возможно, тоненький и горячий студент политехнического института, непременный член студенческой корпорации, мастер на всякие веселые безобразия (тут Лабрюйер вспомнил, как вместе с профессором Морусом разбирался в истории с коровой; кто-то из институтских бездельников додумался приехать на занятия верхом на корове, привязал ее к фонарному столбу у входа в alma mater и исчез; товарищи затейника его не выдали, а кого-то же следовало посадить в студенческий карцер под самой крышей хотя бы на трое суток).
