Читать онлайн Мара - Бай Лонг. Путь дурака

Пролог

Небо рыдало над городом. Огромные капли срывались с тяжелых ватных туч и падали вниз – длинными росчерками черненого серебра.

Густой, пьянящий запах влажной земли, древесины и клейких тополиных листьев напоил воздух. Беспрестанный шорох шин, расплескивающих лужи, стук капель по крышам и стеклам… и наверху – тишина, в которой тонут все звуки. Вода везде – она затекает под чешую, она промочила насквозь шерсть, и та слиплась серыми космами; вода везде – верх и низ поменялись местами. Оглядываясь вниз, он видит крошечные здания, густую зелень, спускающуюся к бескрайнему, серому, шершавому океану. Дракон поднимается все выше и выше, тянется к самым облакам, длинное змеиное тело извивается широкими кольцами, лапы загребают воздух. Он один; все небо принадлежит только ему. Вода течет по серым, покрытым роговыми пластинами глазам. Последний рывок – и он откидывается назад; чешуя словно стекает с него. Огромный ящер тает, словно свеча – и под самыми облаками раскидывает руки мальчишка. Одежда облепляет его тело, промокнув в секунду. Темные волосы липнут ко лбу, вода течет ручьями по лицу, капли бьют по блаженно зажмуренным глазам и приоткрытым губам. Холодная вода на вкус – как само небо. Ударяет молния – и он позволяет себе упасть.

Город расстилается внизу пестрой картой. Разворачивается, приближается, ощетинивается небоскребами. И везде – тонкие нити каплей дождя. Парень вдыхает глубоко-глубоко – и вливается в эти капли.

      Он – дождь. Он – миллиард капель, упавших на землю, летящих навстречу ей, собирающихся в тучах; он смотрит на город миллиардами глаз, ощущает его миллиардами нервных окончаний. Он – везде. Словно кислота, пропитывает мир насквозь, прожигает души и отворяет захлопнутые окна. Он ищет – и находит; девчонка, выходящая из подъезда без зонта, на ее плечах – призрачная кошка. Дождь словно расступается над ней, и на короткие пепельные волосы не попадает ни капли влаги.

Он находит: одинаковые, словно отражения друг друга мальчишки в стеклянной оранжерее. Смеются и гоняются друг за другом, и визжат, разлетаясь во все стороны, цветочные феи.

Он летит дальше, и дух его ветром взъерошивает волосы босоногой девушки, бегущей по улице. Старомодное белое платье промокло насквозь, на лице – счастливая улыбка, она прижимает к груди пакет, пряча его от дождя. Прохожие оборачиваются ей вслед, недоуменно приподнимая брови, и не замечают, что вода с зонтов льется им за шиворот.

Он счастлив; он поднимается снова ввысь, собираясь в одно целое, и глухо, утробно рычит. Его взгляд тянет куда-то, словно магнитом, кто-то зовет его – и он слушается, и перед его взором встают упирающиеся в небо черные башни сгоревшего завода. Сто лет назад здесь произошла жуткая авария; никто уж и не помнил, что нелюди производили здесь – но чудовищный взрыв уничтожил все. Никто не остался в живых, и все покинули это отравленное черной силой проклятое место. Шум дождя – и за ним глухое гудение, словно из-под земли, зловещее гудение, от которого болят уши. Боль. Безграничное одиночество. Не страх – но словно предчувствие неотвратимого.

Громада не отпускает его, он чувствует себя голым под ее пристальным, недобрым взглядом – и не в силах двинуться, застывший в немом восхищении и ужасе перед мощью и величием этого мертвого, могучего, созданного человеком существа.

И потом – смутно знакомое лицо, с надеждой смотрящее на него, с крепко сжатыми губами, болезненно нахмуренными бровями.

Глухой подземный удар, отголосок чьей-то бескрайней мощи; башни покачиваются и рушатся, – а мир осыпается дождем осколков, и он падает, падает, забывшись, опрокинувшись в небытие – и утекает холодной дождевой водой в ливневую решетку, под землю, в темноту. Небо рухнуло, он раздавлен – и открывает глаза.

За окном занимается утро.

Берта

Звякнула, открываясь, касса.

Берта поморщилась; звук ударил по ушам, отозвавшись тупой болью в затылке. Короткие толстые пальцы зазвенели мелочью. Каждый звук слишком громкий, слишком четкий; хочется зажать уши. Она видела только руку – взгляд приковало к пальцам, отсчитывающим сдачу, все вокруг перестало существовать. Все вокруг – размытое, нечеткое, и кружилась голова. Мир давил – даже гудение холодильных камер невыносимо, будто бы прямо над ухом работает дрель. Ярко-розовые ногти отросли уже настолько сильно, что нарощенная часть начиналась на самой середине пластины. Массивное золотое кольцо с крупным камнем, казалось, вросло в палец. Линия семьи ужасно разветвленная и волнистая, линия жизни испещрена дополнительными знаками…. Если бы Берту спросили – она бы ответила. Этой женщине судьбой было и будет даровано много иных путей, множество шансов изменить свою жизнь. Но линия сердца противоречит линии судьбы; не хватит широты взглядов, интереса, любопытства…

– Девушка, ваша сдача, – во второй раз, уже гораздо более раздраженно повторила женщина, и Берта, вздрогнув, очнулась. Встряхнула головой, прогоняя наваждение. Нужно держать себя в руках. До дома два шага – нельзя позволить себе сорваться.

– Да, спасибо, – она попыталась улыбнуться, но губы продавщицы сложились в такую непреклонную линию, что Берта предпочла побыстрее ретироваться, на ходу запихивая пачку чипсов, за которыми она и вышла из дома, в рюкзак.

Полупрозрачная, словно призрак, кошка, нюхавшая стойку со жвачкой и шоколадными батончиками, поспешила следом. У самой двери Берта наклонилась и подхватила ее на руки, сделав вид, что поправляет шнурок. Не стоило делать это так резко: в глазах потемнело, и ручку двери Берте пришлось нашаривать вслепую.

Дверь магазинчика захлопнулась за ней, задребезжав напоследок звонкими колокольчиками, от звука которых она вздрогнула всем телом и заскрипела зубами. Ночной воздух дохнул теплом ей в лицо – и Берта, запрокинув голову, вдохнула его всей грудью. Надо торопиться – пульсировала мысль где-то в глубине сознания, но уже все тише, все неуверенней; прямо над Бертой висела в небе бледная ущербная луна.

Немного полегчало. Она с удивлением обнаружила – чем меньше она прислушивается к голосу, твердящему о доме, тем ей лучше. Какое-то время она стояла, запрокинув голову, глубоко дыша всей грудью, с блаженной улыбкой глядя в высокое, темное, малозвездное небо. Дождь закончился, асфальт сверкал влагой, и воздух был свеж. Едва заметный ветер шелестел листвой; вились вокруг фонаря первые в этом году мотыльки. Кошка, умостившаяся на Бертином плече, потерлась мордочкой о ее щеку. Где-то вдалеке залаяла собака, и ей ответил прерывистый, заунывный вой оборотня.

– И зачем я так рвалась домой? – прошептала Берта, почесывая кошку за ушами. – Верно, Сиф?

Беззвучный мяв в ответ.

Текущая мимо ночь. Покой и тепло. Бесконечность, юность, надежды и мечты. Вечность и любовь. Тихая улыбка и тихие слезы. Майская ночь в семнадцать лет. Момент, когда кажется, что ничто не может пойти не так.

Но у Берты все всегда шло не так. Нет, определенно надо было идти домой, есть эти чертовы чипсы, из-за которых все и завертелось, досматривать серию и ложиться спать. Пустые улицы, майская ночь и луна прямо таки созданы для сумасшествия. Созданы для свободы. Вопрос лишь в том, позволишь ли ты себе сойти с ума.

Она шла прямо по разделительной полосе, пританцовывая под одну ей слышную музыку; казалось, та лилась с неба – хоть и странно было бы услышать от луны и звезд рок-н-ролл. С глухим шорохом проносились мимо машины, шарахались в сторону, обдавая ее горячим воздухом и запахом нагретого металла. Единственный громкий истеричный гудок вызвал на ее лице усмешку; Берта обернулась вслед уносившемуся с рыком вдаль автомобилю и послала ему воздушный поцелуй; визг тормозов, глухой удар – и где-то там вдалеке затих, захлебнулся мотор.

Она танцевала. Музыка уже не просто лилась – она гремела в воздухе, заполняла все пустое пространство от земли и до неба, и сама земля вставала на дыбы, качалась под ногами, танцуя вместе с ведьмой под этот дикий ритм. А он все ускорялся и ускорялся, мир вертелся вокруг нее смерчем – фонари, асфальт, голые ветви, звезды, снова фонари, снова асфальт – она уже пела, вторя заворожившей ее музыке. Берта растворилась во всем этом полностью – бесплотный дух, поющая душа. Ноги уже не касались земли; во всем мире – только она да луна, что застыла, смеясь, в центре ее мира, и так щедро сыплет на землю звезды. Берта пела песни без слов – и танцевала дикий танец, рождавшийся здесь и сейчас. Она – и это небо, и эта земля, и желтые огни, что так похожи на пламя костра, и тысячи живых душ вокруг, что существуют исключительно ради того, чтобы влиться в ее пляску, стать едиными с ней, дать ей напиться своих страданий, восторгов и гнева и напитать ее душу доверху. И в наивысший миг экстаза, когда мир вдруг завертелся с невозможной скоростью, она запела так, что зазвенели и лопнули лампы во всех фонарях, сколько видно вперед и назад.

Мрак упал на улицу.

Она обнаружила себя сидящей на разделительной полосе. Сиф свернулась клубочком у ее ног, свет из окон соседнего дома бросал на ее спинку причудливые голубые блики, а звезды стали намного ярче – и казалось, нависли совсем низко – протяни руку и сорви.

Голова кружилась, сердце стучало в висках, и так тяжело, но так сладко дышать. Слабая усталость и чрезвычайная легкость во всем теле – она улыбалась от счастья, гладя Сиф по спинке, против шерсти, осыпая свои колени снопами голубых искр. Воздух пах электричеством.

Ей было хорошо; Берта с удовольствием прислушивалась к тому, как энергия струится по ее телу легко и свободно. Как и всегда в такие минуты, она чувствовала частью своего тела и асфальт, и корявые безмолвные деревья, и припаркованные у обочины автомобили. Она могла бы одной мыслью включить в них сигнализацию или заставить дворники сновать по стеклу до утра – но она не хотела. Ей было слишком хорошо, чтобы хотеть чего-то. Нет, неправда. Берта хотела бы, чтобы этот миг никогда не кончался.

Ветер принес странный запах. Берта с присвистом втянула воздух сквозь зубы, и оскалилась.

Чужеродный запах внес диссонанс в гармонию ночи, сломав все ее тихое обаяние. Он же заставил Берту ее поморщиться и раздавить на мелкие осколки усилием воли бутылку, брошенную кем-то пару часов назад на газон. Звон этот заставил ее вздрогнуть – и насторожиться, всем телом подавшись вперед.

Человек шел прямо на нее; шел странно – пошатываясь, переваливаясь с боку на бок, передвигая будто бы ватные ноги огромным усилием; пахло квашеной капустой. Точно – пьяница. К пьяницам Берта относилась снисходительно, понимая, чего они ищут в алкоголе – того же, что она искала в ночных плясках.

Ни звука. Только шорох – да шарканье пяток по асфальту. Куда-то делись машины; даже вечный отдаленный гул как будто стих, хотя, возможно, ей только казалось. Чего-то жутко не хватало, что-то было неправильно… что-то заставило Берту напрячься и, сняв Сиф с колен, на четвереньках, припав к земле, осторожно двинуться навстречу незнакомцу.

У машины, припаркованной у дома, вспыхнули фары, прошив насквозь ряд деревьев вдоль дороги. Берта замерла, распластавшись в тени. Человек пошатнулся – и вступил в освещенное пятно. Крик застыл у Берты в горле – так же, как и свет застыл в неподвижных, вытаращенных и остекленевших глазах ходячего мертвеца. Кожа висела на нем лохмотьями; сломанная кость торчала из изогнутой под неестественным углом ноги, плечи перекосило, и руки свисали почти до колен. Он не видел Берты – но шарканье истертых ног по асфальту, шевеление под ветром отслоившейся кожи вызвало в ней такой животный страх и отвращение, что она завизжала – и, отскочив назад, бросила всю эту улицу, фонари, дома и деревья на мертвеца, желая сплющить, раздавить, вогнать обратно в землю, уничтожить…