Читать онлайн Игорь Патанин - Исповедальная петля

Сознание возвращалось к Михаилу Гроссу медленно. Он будто пытался выплыть из бездонного колодца, где каждый метр давался с неимоверным трудом. Сначала пришли звуки – далекие и искаженные, как эхо в пещере: приглушенные голоса, писк аппаратуры, шорох одежды. Потом запахи – едкий дезинфектант, который въедался в ноздри и оставлял металлический привкус на языке, стерильная чистота больничного белья, слабый аромат цветов где-то в стороне.

И только после этого – боль. Она обрушилась на него, как лавина, сначала тупая и разлитая по всему телу, затем сфокусировавшаяся в висках пульсирующим молотом. Каждый удар сердца отдавался в голове взрывом, и Михаил застонал, сам не узнав собственного голоса – хриплого, чужого, который мог бы принадлежать глубокому старику.

– Михаил Петрович? – Женский голос прорезал туман, в котором плавало его сознание. – Вы меня слышите?

Он попытался открыть глаза, но веки словно налились свинцом. Когда это наконец удалось, мир предстал перед ним размытым пятном, в котором медленно проступали очертания: белый потолок с длинной трещиной, похожей на молнию, флуоресцентные лампы, заливающие все холодным светом, лицо молодой женщины в белом халате, склонившейся над ним с выражением профессиональной заботы.

Михаил хотел что-то сказать, но горло пересохло, став словно древний пергамент. Вместо слов вырвался только невнятный хрип. Медсестра – он понял, что это медсестра, по бейджику на халате – сразу поднесла к его губам ложечку со льдом.

– Не торопитесь. Маленькими глотками.

Холод растекся по пересохшему рту благословенной прохладой. Михаил жадно втягивал талую воду, чувствуя, как к нему постепенно возвращается способность быть человеком. Язык отлипал от неба, в горле появлялась влага, мышцы лица начинали слушаться.

– Где… – голос звучал как скрежет наждачной бумаги, – где я?

– Центральная клиническая больница. Москва. – Медсестра проверила показания мониторов, мигающих зелеными цифрами. – Вы долго спали, Михаил Петрович. Очень долго.

Больница. Москва. Эти слова должны были что-то значить, но они повисали в воздухе, не находя отклика в памяти. Михаил попытался сосредоточиться, нащупать хоть какую-то зацепку в дымке своих воспоминаний. Последнее, что он помнил ясно… октябрь. Золотая московская осень, шуршание листьев под ногами, запах дыма от костров в парках. Он стоял в своем кабинете в университете, разглядывая карту Норвегии, и планировал что-то важное. Экспедицию. Да, точно – экспедицию.

А дальше – пустота, как будто кто-то взял и вырезал из его жизни несколько месяцев, оставив только рваные края.

В палату вошел мужчина в белом халате – врач средних лет, с умными глазами за очками в тонкой металлической оправе. Лицо его было усталым, со следами хронического недосыпа, которые Михаил узнал бы среди тысячи – такими же были лица его коллег в период сессии или при подготовке к защите диссертаций.

– Я доктор Волков, ваш лечащий врач, – представился он, доставая из кармана небольшой фонарик. – Сейчас проверим рефлексы. Следите за светом, пожалуйста.

Яркий луч заскользил перед глазами Михаила из стороны в сторону, и он послушно проследил за ним, чувствуя, как где-то в глубинах мозга медленно, скрипя, как заржавевшие шестеренки, начинают работать механизмы мышления. Доктор кивнул удовлетворенно и убрал фонарик.

– Хорошо. Рефлексы в норме. Как самочувствие?

– Голова раскалывается, – Михаил попробовал приподняться на локтях, но мышцы не слушались. – И я… я ничего не помню. Кажется, был октябрь, я готовился к поездке. В Норвегию. Но дальше…

Он замолчал, пытаясь пробиться сквозь стену забвения. Там, в глубине, что-то шевелилось – обрывки образов, голоса, ощущения, но все это было похоже на сон, который пытаешься вспомнить после пробуждения: чем больше напрягаешься, тем быстрее ускользают детали.

– Михаил Петрович, – доктор Волков сел на край кровати, и в его голосе послышалась осторожность, – сейчас апрель. Вы пролежали в коме почти шесть месяцев. Вас доставили из Норвегии в критическом состоянии – кома неизвестной этиологии. Мы долго боролись за вашу жизнь.

Шесть месяцев. Почти полгода из его жизни просто исчезли, растворились, как сахар в воде. Михаил ощутил странное головокружение – не физическое, а экзистенциальное, словно под ним разверзлась пропасть времени.

– Что случилось? – спросил он, и собственный голос показался ему чужим. – В Норвегии. Что там произошло?

Доктор обменялся взглядом с медсестрой – быстрым, но Михаил успел его заметить. В этом взгляде читалось нечто, заставившее его внутренне напрячься.

– Насколько я знаю, произошел несчастный случай во время экспедиции. Подробности лучше узнать у ваших коллег. Профессор Ковалев регулярно вас навещал, он очень волновался. Думаю, стоит ему позвонить.

Ковалев. Дмитрий Анатольевич. При упоминании этого имени в памяти Михаила всплыл образ: высокий мужчина с седеющей бородой, в которой появилось больше седины после смерти жены три года назад. Добрые глаза, которые умели видеть потенциал в каждом студенте, вечно растрепанные волосы – результат привычки проводить пальцами по голове во время чтения. Его знаменитая привычка теребить очки появилась еще в аспирантуре – так он справлялся с волнением перед защитой диссертации, а потом это стало частью его натуры.

Ковалев был из тех редких научных руководителей, кто становился настоящим наставником. После смерти Марины Сергеевны он погрузился в работу, находя в древних текстах утешение, которого не мог найти в современном мире. Михаил знал – именно поэтому Дмитрий Анатольевич так поддерживал его экспедицию. Он понимал, что наука может быть спасением от боли. Ковалев – заведующий кафедрой истории Средних веков, его научный руководитель, а потом коллега и друг.

– Да, – кивнул Михаил, – позвоните ему, пожалуйста.

Следующие несколько часов прошли в размеренном ритме больничных процедур. Анализы крови, которую брали из вены на руке, покрытой синяками от капельниц. Рентген головы, во время которого он лежал неподвижно, слушая механическое жужжание аппарата. Беседа с неврологом – женщиной лет сорока с проницательным взглядом, которая задавала странные вопросы: помнит ли он свое имя, год рождения, адрес, в каком году была Куликовская битва, кто написал "Войну и мир".

Основные факты его жизни оказались на месте – он по-прежнему был Михаилом Петровичем Гроссом, кандидатом исторических наук, специалистом по средневековой Скандинавии, ему было тридцать четыре года, он жил в московской квартире на Новослободской. Но последние месяцы жизни зияли провалом, воспоминания покрывала пелена, которая окутала все, что происходило с ним после октября.

– Ретроградная амнезия, – объяснила невролог. – Довольно распространенное явление после длительной комы. В большинстве случаев память постепенно восстанавливается, иногда полностью, иногда частично. Не форсируйте события, дайте мозгу время.

Но время… сколько его потребуется? Неделя? Месяц? Год? А что, если память не вернется никогда?

К вечеру, когда за окном зажглись огни Москвы и палата наполнилась золотистым светом заходящего солнца, приехал Ковалев. Михаил услышал его шаги в коридоре еще до того, как дверь открылась – тяжелые, неторопливые, но с характерной особенностью: Дмитрий Анатольевич всегда немного волочил левую ногу, последствие старой травмы.

Когда Ковалев вошел в палату, Михаил сразу заметил, как он изменился. Седины в бороде стало еще больше, морщины вокруг глаз углубились, а в самих глазах поселилась какая-то тяжесть, которой раньше не было. Словно за эти месяцы он пережил что-то, что состарило его на несколько лет.

– Миша! – Ковалев подошел к кровати и крепко сжал его руку. Ладонь была теплой, немного шершавой, с мозолями от работы в архивах. – Слава богу. Мы думали… врачи говорили, что шансов мало.

– Дмитрий Анатольевич, – Михаил почувствовал, как в горле встает комок, – что произошло? Я ничего не помню после октября. Совсем ничего.

Ковалев сел на стул рядом с кроватью, и Михаил увидел, как тот собирается с силами, словно готовясь к трудному разговору.

– Ты ездил в Норвегию с экспедицией, – начал он медленно. – Это был твой проект, над которым ты работал два года. Исследование синкретизма христианства и языческих культов в северной Европе. Помнишь, как ты добивался финансирования? Писал заявки, ездил на конференции, убеждал спонсоров…

Да, это Михаил помнил. Бесконечные совещания, презентации, разговоры с чиновниками от науки. Проект был его мечтой – изучение того, как древние языческие верования трансформировались под влиянием христианства, как старые боги прятались в тени новой религии. Он планировал исследовать церкви региона Финнмарк, где, по его теории, такое смешение было особенно ярким.

– Кто еще был в экспедиции? – спросил он, хотя что-то внутри уже сжималось от предчувствия беды.

Лицо Ковалева стало еще более серьезным.

– Аня Белова из археологии, Томас Вейн, Эрик Ларсен и Хельга Андерсен, специалист по рунической письменности из Бергенского университета.

При упоминании последнего имени что-то пронзило Михаила в груди – острое, болезненное чувство, которое он не мог объяснить. Хельга… В его памяти мелькнуло что-то: светлые волосы, отражающие солнечный свет, серые глаза цвета северного моря, смех, похожий на звон колокольчиков. И еще что-то – тепло, близость, ощущение счастья, которое сменялось непонятной тревогой.

– Хельга, – повторил он, пробуя имя на вкус. – Мы… мы были близки?

Ковалев колебался, и это промедление сказало Михаилу больше, чем любые слова.

– Да, – наконец признал он. – У вас завязались отношения во время подготовки к экспедиции. Она приезжала в Москву, вы встречались в Копенгагене на конференции. Казалось, что это серьезно.

Серьезно. Значит, он любил ее. И потерял не только память, но и любимую женщину. Но где она сейчас? Почему не навещает его?

– Дмитрий Анатольевич, – голос Михаила дрожал, – что с ними? Почему никто не приходит меня навестить?

Ковалев опустил голову, и в наступившей тишине Михаил услышал только тиканье настенных часов и далекий гул больничной жизни за стенами палаты.

– Миша… – Ковалев поднял глаза, и в них Михаил увидел боль. – Они все погибли. Произошел несчастный случай. Отравление ядовитыми грибами, которые по ошибке приняли за съедобные. Ты единственный выжил, но тебя нашли в коме в заброшенной церкви.

Мир вокруг Михаила закачался, потемнел по краям. Анна, с которой он дружил со студенческих времен, всегда веселая, полная энтузиазма. Томас, с которым он обменивался письмами, обсуждая тонкости средневековой культуры. Эрик, серьезный норвежец с энциклопедическими знаниями. И Хельга… Хельга, которую он любил.

Все мертвы.

А он даже не помнит их последних дней.

– Я… – голос сорвался, – я их убил?

– Нет! – Ковалев схватил его за руку. – Нет, Миша, это был несчастный случай. Грибы в северных лесах иногда трудно различить. Даже опытные грибники ошибаются. Ты не виноват.

Но внутри Михаила уже поселилось чувство вины, тяжелое и холодное, как камень в груди. Он был руководителем экспедиции. Он был ответственен за безопасность команды. И теперь все они лежат в земле, а он сидит в больничной палате и не может вспомнить даже их лица.