Бай Лонг. Путь дурака - страница 22



Она не смогла бы назвать себя красивой днем, но ночь была ее стихией. И как ведьма, она была прекрасна. Смертельно прекрасна.

Ночнушка соскользнула на пол. Руки скользнули по коже, и зеркало в смущении подернулось дымкой. Она обожала себя такую и ненавидела. Боялась и мечтала принять эту сторону своей сути. Быть ей днем и ночью, в одиночестве и среди людей – такой. Та мощь, что плескалась в бешеных глазах ее отражения, была мучительно прекрасна.

Она опустилась на стул перед трюмо. Дохнула на свечу, зажигая фитиль. Огарок вспыхнул и затрепетал, освещая ломкие листы пергамента, заполненную густой алой жидкостью чашу и бегающие по листам пальцы. Она тихонько запела, гортанно, без слов, играя звуками, древними дикими напевами, переливами и почти что птичьими руладами. Пальцы чертили узор – выходя за края листов, смешивая жидкость чаши с чернилами, расчерчивая лист и взрезая его ногтями. Пламя свечи трепетало от ее голоса, танцуя. Зеркало и луна следили за ней, и только Тюр продолжал мочалить несчастный кактус, прижимая его к подоконнику единственной передней лапкой.

Последний росчерк – она опасно откинула стул на задние ножки, оглядывая свой труд. Ветерок прошелестел по комнате, трепля листы. Коснулся ее, зовя в танец. И Берта послушалась – легко вскочила со стула и закружила по комнате, следом за ветром, вскинув руки и закрыв глаза. Шелест ветра напоминал ее песни – такой же первозданный, спутанный, откровенный. Берта танцевала, влившись в слышную ей одну мелодию. Танцевала, взлетая в воздух, забыв о силе притяжения.

Ветер стих так же внезапно, как и начался – ускользнул в щели оконной рамы – а она упала на постель, довольная и умиротворенная. Пружина в груди растаяла, было легко и пусто. Она провалилась в сон – глубокий сон без сновидений.

А за окном зашумели деревья, и помчались по небу облака, гонимые сильным, холодным для мая ветром. Завертелся старый ржавый флюгер, залаяли разбуженные сменой погоды собаки. Сильный южный ветер дул с моря, заставляя моряков удивленно смотреть на небо и открывать прогноз погоды. Карта ветров менялась на глазах; сотворенный ведьмой ветер встраивался в реальность, меняя пути воздушных масс, облаков, путая чужие планы и изменяя возможное будущее.

Матвей.

Много лет назад

Матвей не был магом. Он даже не знал, кто такие маги – его отец и бабушка были самыми обычными людьми. Конечно, как и любому мальчишке ему хотелось чудес – вроде парящих предметов, руки Мидаса, превращающей все в золото, чтобы у него сами собой появлялись такие же игрушки, как у мальчишек во дворе…

Мамы он не помнил. Отец пил, и возможно, проблема была в этом. Правда, бабушка говорила, что пить он начал уже после ухода матери Матвея, но подросший парень этому не верил. Отец работал на местном ТЭЦ, всегда возвращался домой ровно в полседьмого. Если он был в хорошем настроении, то заходил к сыну, трепал его по голове и спрашивал домашнее задание. Если в плохом – Матвей умел превращаться в невидимку.

Он не любил отцову работу и старался не приближаться к нему, когда он только-только приходил. ТЭЦ стояло на пепелище магического экспериментального завода, мертвого от фундамента до тянущихся в небо осыпающихся труб. Темной, мертвой силой несло от него. В тот единственный раз, когда бабушка предложила Матвею сходить к папе на работу, у него едва не случилась истерика.