…У меня сердце упало, когда Аяю вытошнило неожиданно после утренней трапезы. Я слишком хорошо представляю, что могут означать такие вот мелкие недомогания. А к вечеру Рыба подтвердила мои предположения.
– Наконец-то, похоже, наша красавица решилась жить продолжить, а, Дамэ, што молвишь на то? Может, наконец, мотаться прекратим, во дворце осядем, – сказала она, очень довольно улыбаясь своими толстыми губами.
– Ага, раскатала губы-то! – зло ответил я. – Подводный дворец у дельфина этого. Аяя может под водой, мы-то с тобой нет! Погонят нас, одни скитаться поёдём по миру.
– Как это одни?.. – растерялась Рыба. – Ты чего это придумал-от… нешто можно нас прогнать? Как мы врозь-от с нею?..
– Как… детей ему с рыбьими хвостами народит, на што мы? Нянчить?
– Ох, Боги! Что же вы баете-то оба! Как языки ваши глупые не отсохнут?! – послышался Аяин разговор у нас за спинами, а мы сидели с Рыбой на палубе, глядя на закатившееся уже солнце, вернее его след на вечернем небе – оранжево-красный с малиновыми плоскими облачками. – Ни в какой дворец я не собираюсь.
– Как же? – мы обернулись оба с Рыбой, как по команде и оба спросили в один голос:
– А как же ребёночек? Родишь, а замуж не пойдёшь?
Аяя обошла нас и встала спиной к борту, за который мы только что смотрели:
– Вы чего? Какой ребёночек? Откуда ему взяться? Вы совсем уже обалдели от мечты меня замуж пристроить?
– Так ты… А бремя? – Рыба ещё раз хлопнула босыми веками.
– Кто тут с бременем? Может, ты? – рассердилась Аяя. – Перестаньте и мечтать, замуж не пойду я, ни при каком дворе жить вам не придётся, так и будем по свету колесить, пока не смогу на родину вернуться… но никогда не смогу, потому что сердце зарыла там, а в нём столько боли, что в Байкале нет столько воды… Не нравится бродягами быть, не держу, найдёте себе добрее госпожу и подругу.
– Неужто никогда не захочешь к берегу пристать?
– Захочу. Но что один берег, что другой, так хотя бы не думаю всякую минуту, что во мне токмо смерть…
– Смерть… ты што ж говоришь-то? – ахнула Рыба.
– Не я и говорю-от… – тихо проговорила Аяя, потухая. – Орсег так сказал.
– Крепко обидела, знать, довела, – сказала Рыба, приобняв Аяю. И добавила: – Могла бы и… пошто как недотрога опять? Теперь-то пошто? Кому теперь верность сохраняшь? Покойникам? Она не нужна им боле. Жить надоть, касатка, хоронить себя грех, особливо тебе, так и знай…
Но Аяя взглянула через плечо:
– Что ж мне саму себя насильничать?
– «Насильничать», тьфу! – с упрёком проговорила Рыба. – Что уж, рази такой гадкий Орсег, что ты говоришь так-от? Как не стыдно, всей душой человек, а ты ломаисся. Ох, не хорошо, грешно, непраильна!..
Насильничать не пришлось, да и не просил никто, Орсег немного обиженный всё же, стал холоднее, чем прежде, словно промерз насквозь в тех льдах, где мы гуляли с ним. Вскоре мы повернули на восток и прошли в узкий пролив в Срединное море, как назвал его Орсег.
– Теперь совсем до моей родины недолго, – сказал он.
– Что это за море? – спросила я.
– Если не считать, твоего Великого Байкала это самое густонаселённое странами море. Оно огромное, хотя и ничто по сравнению с океанами, конечно, и природных чудес тут куда меньше, зато на людей сможешь поглядеть. Издревле здесь живут люди.
– Везде, наверное, живут – сказала я. – Сколь земель мы прошли втроём, везде людей видали, безлюдных мест немного.
