Мальчишек было в классе мало – что-то порядка двенадцати или тринадцати. Вино принесли не все. Но не все и выпивали. А выпивали мы его в ускоренном темпе перед уроком физкультуры. Мы переодевались в спортивную форму в классе, а девочки – в спортзале. В это время, просунув ножку стула в ручку двери, чтобы её никто не открыл, мы и опорожнили принесённые с собой посудины. А потом пошли в спортзал, где побегали, поиграли в волейбол, и нас окончательно развезло.
Мы учились в первую смену, а во вторую смену здесь занимались то ли первоклассники, то ли второклассники. Шариковых ручек тогда ещё и в помине не было, и они писали обычными перьевыми ручками, макая их в чернильницы. Эти стеклянные чернильницы-непроливашки стояли в ящичке на окне.
И тут снова отличился Коля Дидин. Когда мы пришли из спортзала, чтобы переодеться (после физкультуры было ещё несколько уроков), Коля неожиданно схватил чернильницу и метнул её в печку. Она разбилась, на печке растеклось большое фиолетовое пятно. И пока мы осмысливали это, Коля, который захмелел больше остальных, продолжил своё чернилометание.
Дурной пример заразителен. Как и все, я тоже вложил свою лепту в разрисовку стен. И мы опомнились только тогда, когда все непроливашки были разбиты.
В дверь, закрытую, как обычно, на стул, уже ломились.
– Немедленно откройте! – донёсся до нас голос директора.
Боевой задор сразу исчез. Наступил час расплаты.
– Кто? – первым делом спросил директор, который пришёл в сопровождении учителей-мужчин.
Мы молчали.
– Я спрашиваю, кто зачинщик? – ещё раз повторил директор.
Коля уже спал за партой. Сваливать всю вину на него никто не хотел. И тогда я встал и признался:
– Зачинщик я.
Но тут поднялись Саша Гейдеко и Юра Березин:
– И я! – едва ли не хором произнесли они.
После этого встали и все остальные.
– Мы, – сказал за всех Юра Орлов.
Директор задумался.
– Ладно, – вынес он свой вердикт. – Коль вы такие дружные, завтра приходите с извёсткой и щётками и белите стены. Но если вы ещё учините нечто подобное, пеняйте на себя. Выставлю всех с волчьим билетом.
О малютке и Афанасии Фете
В последний день занятий в девятом классе Саша принёс в класс своего домашнего вина, и мы выпили его на перемене втроём вместе с Борисом.
Был урок литературы с нашим любимым Яковом Марковичем. Саша сидел один и гундел себе под нос:
«Знаю я, что ты, малютка,
Лунной ночью не робка:
Я на снеге вижу утром
Легкий оттиск башмачка».
Мы с Борисом играли в подкидного дурака. В парте стоял стакан с вином, в который попала дохлая муха. Условия были такими: тот, кто проиграет, должен этот стакан выпить.
Но мы не доиграли.
– Что это ты шепчешь? – спросил Яков Маркович Сашу.
– Я не шепчу, а пою, – обиделся он.
– И о чём же ты поёшь?
– Не о чём, а о ком, – поправил его наш общий друг. – Я пою о малютке.
– О малютке? – удивился учитель. – Но мы сейчас заканчиваем изучать «Войну и мир» Льва Толстого. Причём тут какая-то малютка?
– Да, вы правы, – согласился Саша. – Про малютку не Толстой, а Фет стихи написал. Тот, который Афанасий Афанасьевич.
– А ты не мог бы прочитать нам это стихотворение? – попросил Яков Маркович.
– Я шепелявлю, – заявил Саша. – Можно, я лучше спою?
Раздался смех. Но Саша сохранял серьёзность.
– Спой, – разрешил Яков Маркович. Он был демократом.
Смеялись уже все, кое-кто хватался за живот.
Саша встал и, подражая оперным певцам, наполовину спел, наполовину продекламировал:
