Beata Beatrix - страница 17

– Но полотна прерафаэлитов написаны по канонам академической живописи, – возразила девушка, – нельзя сразу научиться создавать что-то прекрасное, не зная простых основ. Как например… например, нельзя сделать красивое платье без выкройки и замеров. Оно просто не получится, даже если за него возьмётся самая умелая швея.

– Хороший пример, – улыбнулся Милле, – вы правы, основы рисунка должны изучать все будущие живописцы. Плохо то, что ученикам не даётся больше. Основы должны формировать воображение, а не приучать его к штамповке. Смотрите, – и Милле вытащил огромную папку с листами бумаги, на которых хаотично были изображены наброски растений.

– Вы знаете, сколько часов я провёл в окрестностях Лондона, делая зарисовки цветов, животных и птиц? Очень, очень много. И всё это богатство я переношу на картины, соединяю со своей фантазией – и вуаля! – они становятся ещё ярче! Реальность подчиняется моей фантазии, а не наоборот. И кажется мне, что живописи и поэзии реализм просто противопоказан.

Элизабет вспомнила завораживающие её образы Теннисона и не смогла не согласиться.

Благодаря Милле, Элизабет снова встретилась с прерафаэлитами, на этот раз на пикнике в Ричмонд-парке. А через пару дней она получила приглашение на вечер у Эффи, где Уотерхауз предложил девушек позировать для картины «Валентин спасает Сильвию от Протея». И это было только начало.

Элизабет стала настоящей музой братства. В один день она была у Уотерхауза, второй – позировала для «Русалки» Милле, а на третий спешила к Холману, который писал её в образе англичанки из новообращённых бриттов, спасающей от преследователей друзей-миссионеров. Свойственная Элизабет мечтательная сентиментальность, дремавшая до поры до времени, вдруг проснулась – и со всей страстью своей души, девушка уходила в иллюзорный мир, созданный воображением. Она слушала речи прерафаэлитов, прославляющие чувственность и романтичность. На их полотнах оживали легенды Средних веков и опьяняющие римские сатурналии. Каждый раз, глядя даже на карандашный набросок, девушка ощущала неведомый до той поры трепет. Языческая волшебница, страдающая христианка, загадочная принцесса – Элизабет нравилось воплощать эти образы, и чем дальше они были от действительности – тем интереснее ей было надевать маски других эпох. Волшебные легенды всегда казались молодой девушке реальнее самой жизни.

Элизабет нравился мир мастерских с их беспорядком и острым запахом красок, нравились многочисленные наброски, лежащие на столах, а иногда – на полу, нравилась даже ломота в спине, когда она, застывши неподвижно на несколько часов, аккуратно двигалась, чтобы немного размять мышцы.

Конечно, сами прерафаэлиты оставались совершенно земными людьми. Их встречи в столовых и пабах немногим отличались от студенческих попоек. Элизабет пила и веселилась вместе со всеми, соблюдая, однако, правила приличия. В глубине души она любила такое времяпровождение гораздо больше выставок в Академии, где эрудиция прерафаэлитов воздвигала между ними непреодолимую стену.

Однако стоило Элизабет покинуть художников, как на неё обрушивался реальный мир. Мир, который становился всё более и более тягостным после лирики ярких полотен и долгих разговоров об искусстве. Он раздражал, тяготил, лишал сил, но девушке вновь и вновь приходилось погружаться в повседневные заботы.

Старший брат Джеймс постоянно ссорится со своей молодой женой. Клара долго болела после того, как попала под ливень. Тихая соседка-вдова съехала, а новая семья шумела так сильно, что мистер Сиддал вынужден то и дело делать им замечания.