Белый отель - страница 6



в трущобах умиравшую, – Ваш сын
другою грудью занят был, с вершин
сползал туман, под скатертью ладонь
в дрожащем лоне вновь зажгла огонь.
Наверх пришлось нам броситься. Он член
ввел на бегу, и бедра до колен
мне вмиг горячей влагой залило,
священник же, ступая тяжело,
процессию повел на склон холма,
мы слышали, как пение псалма
стихало, удаляясь, он мои
засунул пальцы возле члена, и
корсетница-пампушечка, наш друг,
туда же влезла, захватило дух —
я так была забита, но должна
признаться, что еще не дополна;
тела погибших в буре и огне
везли в телегах, в чуткой тишине
мы слышали – они, прогрохотав
средь сосен, смолкли; юбки ей задрав
(ее так пояс стягивал – больней
нельзя), ему дала я кончить в ней,
казалось, нету разницы, любовь
была сплошной, без граней и краев,
от озера струилась к небесам,
к вершинам, к нашей комнате и к нам,
мы видели – построились они
над общею могилою, в тени
заснеженного пика, ветер нес
напоминанье о потоках роз,
что льются во вселенной, полной тайн,
а матери, детей лишившись, там
сознание теряли, прямо в грязь
безмолвно и надломленно валясь,
и колокол в приливе медных сил
в церквушке за отелем голосил —
она была на склоне, посреди
тропы к обсерватории, – к груди
рыбак какой-то шляпу прижимал —
он голосу священника внимал,
который свет надежды снова нес
тем, чьи глаза не видели от слез;
до нас донесся гул, и снежный пик
застыл, повиснув в воздухе на миг,
поддерживаемый лишь пеньем их,
потом он рухнул – мертвых и живых
лавина погребла, когда она
умолкла, наступила тишина,
которой не забуду никогда,
равно как тьмы – ведь белая вода
свет солнца сразу выпила в ту ночь
и не было луны беде помочь;
я думаю, он в матку ей проник, —
она счастливый испустила крик,
так укусив мне грудь, что из соска
росинки покатились молока.

4

Однажды ясным вечером, когда,
как простыня, озерная вода
алела, мы оделись и пошли
к вершине, пламенеющей вдали,
тропа была прерывиста, узка,
петляла меж камней; его рука
опорой мне служила, но и внутрь
ныряла то и дело. Отдохнуть
решили мы меж тисов, что росли
у церкви; наклоняясь до земли,
щипал траву привязанный осел;
когда Ваш сын, скользнув, в меня вошел,
монахиня с корзиною белья
явилась и сказала, чтобы я
напрасно не смущалась: наш ручей
грехи смывает полностью, – смелей!
То был ручей, что озеро питал,
которое жар солнца выпивал,
чтоб все дождем опять вернулось вниз.
Ее стирать оставив, взобрались
мы в царство холодов, где не растет
ни деревца, где только снег да лед.
Уже и солнце спряталось, когда,
впотьмах в обсерваторию войдя,
мы в телескоп взглянули. Как же он
был звездам предан, звездами пленен!
Вы знаете – они ведь у него
в крови; но только в небе ничего
не видно было – звезды до одной
на землю пали снежной пеленой,
не знала я, что звезды, словно снег,
к земле и водам устремляют бег,
чтоб поиметь их; в этот поздний час
к отелю спуск был гибельным для нас —
мы кончили еще раз и легли.
Во сне он был и рядом, и вдали,
и образы его плелись в узор,
порой я различала пенье гор —
они поют при встрече, как киты.
Всю ночь летело небо с высоты,
в мельчайших хлопьях, и со всех сторон
Вселенной раздавался сладкий стон, —
с тех пор, как начала она кончать,
он столько лет не прекращал звучать;
мы встали утром, звездами шурша
и жажду снегом утолить спеша,
все было – даже озеро – бело,
отель, казалось, вовсе замело,
пока трубу он не наставил вниз
и те слова внезапно не нашлись,
что я там надышала на стекле.
Он сдвинул телескоп, и на скале