Все фотографии в нашем доме, в основном россыпью, хранились в верхнем выдвижном ящике комода, который стоял в спальне – в самой дальней комнате. Я частенько лазила туда одна «посмотреть фотографии». Рассматривала бессистемно, что попадало в руки, пока не надоедало. При очередном просмотре на глаза попалась маленькая фотография 2 × 3 см без уголка, с которой смотрела девочка-подросток, и, как мне показалось, почти что я сама.
Побежала к маме, спрашиваю: кто это? Мама объяснила: «Это тетя Маня, твоя тетя, ее уже нет в живых – ушла добровольцем на фронт и погибла». Такое объяснение меня просто ошеломило: ну надо же, так похожа на меня и погибла. Мне стало страшно. С этого момента, как только я залезала в ящик, эта фотография попадалась обязательно. Не могу объяснить почему, но даже фотографии похорон, а их в ящике было немало, не пугали меня так, как эта. Я смотрела в зеркало, на фотографию и с ужасом видела одно и то же лицо. Пытала маму по поводу этого сходства. В конце концов нервы не выдержали, и я, никому не сказав, порвала фотографию на мелкие кусочки. Хорошо, что мама не показала мне другие фото, на которых была тетя Маня…
Хотя на тех других мы совершенно не похожи друг на друга.
1941 год. Война. Любимого парня забрали на фронт. Долго не раздумывая, Маня решила пойти вслед за ним.
Решение, конечно, не обсуждалось с родителями, а их категорические возражения пропускались мимо ушей. Маня сагитировала подругу, и обе пошли записываться на фронт добровольцами. В военкомате девушки получили отказ – на тот момент им еще не исполнилось 18 лет. Но подруг это не остановило. «Они обивали пороги военкомата, – вспоминала тетя Нюра, – просились на фронт». Она (Анна) в это время работала в чулымском нарсуде, а в военкомате работал кто-то из знакомых. Со знакомым из военкомата договорились, что, как только подруги будут там появляться, их будут грубо гнать взашей. Гнали, но подруги приходили снова и снова. (Эти рассказы своей мамы помнят и Валя Моисеева (Курнаева), и Зина Курнаева). Чтобы добиться своего, Маня приписала себе лишний год. Это не помогло, но в документах приписка так и осталась, поэтому в записи о гибели Марии Головиной значится год рождения 1922, а не 1923, как на самом деле.
Родители безуспешно пытались отговорить дочь от задуманного. Мама рассказывала (а это все происходило на ее глазах), что Фекла просто убивалась от горя. Она плакала, умоляла, просила образумиться, пожалеть родителей. Она даже решилась пойти на крайность: раскрыть семейную тайну прошлого, сокрытие которой, по всей вероятности, нелегко далось ее отцу Мирону. «Я пойду в военкомат и скажу, что ты – дочь кулака», – как-то в отчаянии пригрозила мать. Маня ответила: «Только попробуй, я тогда вообще уйду из дома».
Маня не воспринимала душевного состояния родителей, она, наоборот, была на эмоциональном подъеме, одержима своей целью как можно быстрее попасть на фронт и обязательно в ту часть, где воюет «дорогой друг».
Массированная агитация девушек и призывы идти добровольно на фронт громить врага и защищать свою Родину, не щадя жизни, прежде всего находили горячий отклик в сердцах именно таких неугомонных, рвущихся к подвигам натур. Но это только часть причины неуемного рвения на фронт. А в первую очередь – любовь, какой, по мнению многих, не бывает на свете, настоящее взаимное чувство, а не легкомысленная выходка девочки, за которую она поплатилась своей жизнью, как это принято было считать в родне.
