Так вот, о Ниночке. Тогда она только что начала работать сразу после школы, поступив на вечернее отделение Библиотечного института (сейчас, по-моему, он называется Академией культуры). Она всего лишь выдавала книги, получив от посетителя листок с запросом, или, как тогда говорилось, «требованием». Посмотрев на заполненный мною бланк, она улыбнулась и сказала, что не может понять мой почерк. Я наклонился, чтобы пояснить ей, и замер: я увидел цвет ее сине-сиреневых глаз и случайно коснулся ее руки, когда брал исписанный мною листок с заявкой. А главное, я вдохнул запах ее волос, ее кожи, запах ее самой. И с этого все и началось.
Я всю жизнь очень чувствителен к запахам. Во дворе у меня было прозвище Шнобель из-за здоровенного носа и потому, наверное, что моя фамилия была Шноберг. Кстати, сравнительно недавно я узнал о своих шведских корнях. Но это сейчас не важно. Так вот, моя сверхчувствительность к запахам явилась основной причиной, по которой меня не привлекали женщины. Тот запах женщины, о котором с затаенной страстью мечтает слепой герой старого американского фильма, меня скорее отвращал, чем привлекал. Возможно, это связано с детскими ощущениями. Дело в том, что наша семья жила довольно долго в большой коммунальной квартире, несмотря на высокое звание и должность моего отца. К соседкам (мужчин в квартире не было, за исключением старого деда) и к нам периодически приезжали родственники, в основном тоже женщины. В нашей маленькой комнате, да и во всей квартире с одной уборной, душем, и кухней всегда стоял неприятный специфический запах, который для меня, мальчишки, почему-то стал ассоциироваться только с запахами женщин, всегда в большом количестве толкающихся около плиты, в очереди в туалет или ванную. Меня слегка подташнивало, когда после них я заходил в эти помещения.
В отличие от меня, большинство однокурсников, особенно иногородних, получивших место в студенческом общежитии, быстро приобретали опыт сексуального общения, частенько не выходя за пределы этого самого общежития. Такую же возможность они использовали и во время производственной практики в сельской местности, куда мы выезжали летом, часто далеко от Москвы. После окончания практики мы оставались там же, в каком-нибудь колхозе, совхозе, брались за любую оплачиваемую работу, чтобы, получив расчет, провести остаток каникул на юге, у моря, сняв убогий сарай или часть веранды с расшатанными раскладушками и удобствами во дворе.
Молодые здоровые ребята находили себе партнерш и в деревнях, куда мы уезжали по осени на сбор картошки и прочих овощей, на спортивных сборах, на курортах. А я все еще оставался девственником. Но меня это нисколько не тревожило, не смущало. Ребята относились ко мне с уважением, возможно, потому, что я плавал лучше многих, прыгал с самой высокой скалы около нашего спортивного лагеря на море, легко обыгрывал всех в шахматы. Кроме того, может быть, еще и потому, что я всегда предпочитал молчать и слушать, а потому многие считали меня хорошим собеседником, не трепачом и надежным парнем.
У меня был один близкий друг, Лева, к сожалению, рано ушедший из жизни. Он сильно заикался, поэтому даже просто подойти и познакомиться с девушкой для него было делом непреодолимой трудности. Мы никогда это не обсуждали, а находили много удовольствия в другом. Мы на спор решали шахматные задачи, подрабатывали себе на вино, просидев часа три за пляжным преферансом со случайными знакомыми, ходили в ближайший санаторий поиграть в теннис или забирались высоко в горы, оставались там на ночь, чтобы посмотреть, как встает солнце.
