Без двойников - страница 33

Он ждал – наивно, упрямо, по-детски, веря в них твёрдо, каких-то, сказочных просто, волшебных, лучших времён.

Пояснял, что уж что-что, а терпение у него есть.

Оно действительно было. Как и здоровье.

Это и выручало.

Кочевая жизнь неминуемо сопряжена с разного рода историями, приключениями.

О Ворошилове ходило по Москве множество россказней, причём всё было сущей правдой, хотя уже тогда отдавало мифологией.

Посудите сами – этакий не вписывающийся в общепринятые рамки субъект, во всём оригинальный, якобы без определённых занятий, к вящей радости отлавливавшей подобных типов милиции, без постоянного места жительства, скверно одетый, перепачканный красками, дымящий самыми дешёвыми папиросами, вроде «Прибоя», порою – «Севера», с алкогольным перегаром изо рта, рослый, заметный, на голову-другую выше всех в толпе, слоняющийся по улицам, тщетно дозванивающийся знакомым из телефонов-автоматов, проводящий долгие часы у пивных ларьков только из-за бездомности своей, человек для обывателей весьма странный, но – глядите-ка, умный, и говорит складно, и свой в доску, вроде, о спорте любит порассуждать, о житье-бытье, ну, художник, говорит, ладно, пусть художник, а всё-таки свой в доску, – и узнавали его в пивных очередях, и в тех местах, где группировались мастерские художников – подвальные или чердачные, и окликали его, звали к себе, он шёл, и сливался, вроде, то с уличной пьянью, то с выходцами из богемы.

Но нет, однако, – вовсе и не сливался, не смешивался, не становился узнаваемой тенью.

Некая перегородка между ним и толпой – существовала всегда.

Колоритный, конечно, человек, был он ещё и артистичен, иногда – изысканно артистичен.

Был – носителем некоей тайны.

Люди это чувствовали.

И вдруг слышали – вот, прошумело крылами Искусство, и на небритом лице ворошиловском – отсвет его.

И непростой это тип, ох, непростой.

Откуда он явился – из эпохи Возрождения?

Со страниц книг Челлини или Вазари?

И что за плащ на нём, такой замызганный, вроде, а по-особому сидит, будто распахнётся сейчас – а под ним шпага на перевязи.

И что за берет такой на нём – нашлёпка вроде смятая, а сдвинет он его набок – и преображается нежданно, этакий рыцарь, воитель.

Ну решительно всё у него не как у людей, а своё, особое.

И друзья не просто кто-нибудь, а разумеется – Леонард и Рафаэль.

И неважно, что это современники наши, всем знакомые люди, один – воспитанный, образованный, художник, актёр, поэт и прозаик в одном лице, другой – обаятельный московский татарин, любитель выпить и пообщаться с друзьями, но Леонард – не просто Леонард, а Леонард Данильцев, почти Леонардо да Винчи, а Рафаэль Зинатулин ещё и умён, деликатен, порядочен.

И рисует-то Ворошилов не поймёшь кого – людей ли, Ангелов ли?

Всё видения у него, всё прозрения.

Да рассуждения, рассуждения, собственное мнение обо всём на свете.

И откуда он столько знает?

И где успел набраться этих сведений?

С виду охламон охламоном, – а поди ж ты, сколько в нём дарований!

Залётная птица, случайный гость на московском пиру. Откуда он залетел, откуда явился он сюда?

Уж не из будущего ли?

Так и жил Ворошилов в столичном времени – вынужденно выходя из своего, не-бытового, не-земного времени и постоянно перемещаясь в пространстве.

Жил – приноравливаясь к обстоятельствам, работал – одержимо.

Рос, несмотря на житейские перипетии, – духовно рос – не с каждым годом, а с каждым часом.