К счастью, вызов медперсонала работает без сбоя, и уже через минуту или две внушительного вида молодой парень ставит мне — отчаянно надеюсь, что обезболивающий, — укол и, удостоверившись в моей адекватности, уходит за доктором.
Я выдыхаю сквозь плотно сжатые зубы и прикрываю глаза.
Не знаю, как скоро в мою палату заходит наблюдающий меня доктор Питерсон, но взрывы в голове к этому времени уже слабеют. Подробные расспросы утомительны, но делать нечего: я старательно отвечаю на вопросы, стараясь не зацикливаться на возможном истолковании моих ответов.
— Сегодня мы проведем несколько тестов, — сообщает доктор, продолжая что-то фиксировать в планшете. — Нам нужно оценить, насколько пострадали поврежденные участки вашего мозга.
Я согласно киваю, хотя не имею ни малейшего представления о том, как проходят подобные тесты. По правде говоря, до сегодняшнего дня меня мало интересовали любого рода медицинские исследования, как и вопросы здоровья, — или так помню девятнадцатилетняя я. Впрочем, кто знает, возможно моя взрослая тридцатиоднолетняя версия успела нахвататься полезных знаний.
— Я могу вставать? — интересуюсь я. — Ходить по палате и по коридору?
Как выясняется, мне очень повезло: никаких по-настоящему серьезных травм на теле я не получила. Ни трещин, не переломов — только сильные ушибы, но вставать с кровати и по чуть-чуть ходить не возбраняется. Под присмотром, разумеется.
— Можно ли мне навестить водителя машины? — задаю я наконец самый важный вопрос. — Конечно, я не помню его и, наверное, в этом нет смысла, но мой муж сказал, что Глеб — мой лучший друг. И я знаю, что обязательно бы его навестила. Пожалуйста.
Доктор Питерсон медлит.
— Хорошо, — соглашается он наконец, и я с облегчением выдыхаю. — После диагностики Майк поможет вам добраться до реанимационной палаты.
После завтрака возвращается все тот же мощный парень-медбрат Майк. Вместе с ним в палате появляется и кресло-каталка. К моему большому разочарованию и даже смущению, передвигаться самостоятельно на большие расстояния в нынешнем состоянии я пока не могу.
В пролегающем через длинные, ярко освещенные больничные коридоры пути мне многое бросается в глаза: от людей до технологий. Всегда непостоянная мода, разумеется, отличается от той, что помню я. Проходящие мимо посетители, пациенты и даже врачи одеты иначе. Однако сказать, что современные тренды выглядят необычно и уж тем более шокирующе, я не могу — где-то и когда-то все это уже было.
Зато беспрестанно мелькающие в руках окружающих мобильники изменились куда сильнее. Я с трудом держу возрастающее любопытство в узде: будь моя воля, я соскочила бы с кресла и взяла в оборот первого встречного еще пять минут назад, только бы заполнить этот технологический пробел и на пару минут заглянуть в Интернет.
А еще мне нужен мой телефон. И как можно скорее. Потому что, как говорила Ирен Адлер в «Шерлоке», «этот телефон — моя жизнь».
Да-да, я умудрилась забыть последние двенадцать лет жизни, но не содержание любимого сериала. А хотелось бы наоборот.
Идея с исследованием телефона ради воспоминаний и сведений — как из моей личной, так и мировой жизни, — будоражит во мне каждую клеточку и нерв, и думать о чем-то еще нет никаких сил. Длящиеся следующие пару часов исследования, тесты и разговоры-допросы с докторами воспринимаются как изощренная форма пытки.
Мне не терпится заполучить в свои зудящие руки телефон. Ноутбук, наверное, тоже не помешает: в те времена, что я помню, смартфоны уже умели многое, но по удобству и функционалу точно не дотягивали до полноценного ПК. Вряд ли для моих многочисленных целей — я ведь не только собираюсь прошерстить свои переписки за минувшие двенадцать лет, но и тщательно познакомиться с поджидающим меня миром безостановочного прогресса, — будет достаточно тоненького прямоугольника с диагональю сантиметров в пятнадцать.
