— Верно, — соглашаюсь я и с осторожностью перекатываюсь с пятки на носок, пытаясь тем самым заземлиться и унять вновь завибрировавшее внутри волнение. — Но хочешь ли ты… всего этого?
Влад недоуменно хмурит брови.
— Не понимаю твоих странных сомнений. Может, объяснишь, что за подозрительность?
Кажется, я будто наяву вижу, как он снова ощетинивается и закрывается от моего неутомимого любопытства на невидимые ментальные замки. Словно ему есть что скрывать.
Объяснений у меня нет — лишь безосновательные внутренние убеждения. Моя амнезия Владу не по душе и не потому, что после аварии я полностью забыла о его существовании.
Проблема состоит в том, что моим смутным подозрениям может найтись десяток причин, и вступать в очередной конфликт с Владом на почве пустых догадок глупо. Мысленно я приказываю себе молчать и даже прикусываю кончик языка, дабы воздержаться от опрометчивых заявлений.
— Не бери в голову. — Я сопровождаю просьбу якобы беззаботной улыбкой и безобидной ложью: — Просто боюсь показаться слишком навязчивой.
Влад не выглядит убежденным, но, вероятно, сейчас наши мысли схожи и он тоже намерен не допустить этим вечером новой ссоры.
— Начнем с совместного ужина? — предлагает он, ступая вперед и принимаясь стягивать с плеч пиджак. — А завтра прогуляемся по городу?
— С удовольствием, — выдыхаю я.
С того вечера в наших взаимоотношениях с Владом что-то меняется и, определенно, в лучшую сторону. Я наконец получаю шанс узнать своего мужа получше.
Как самая настоящая супружеская пара мы вместе завтракаем и ужинаем, говорим о важном и совершенно несущественном. Пару раз выбираемся в город на прогулку и даже навещаем океан. Дни, наполненные разнообразием и движением вперед, проходят значительно быстрее.
Мой мир все еще замкнут на уединенном доме в Малибу, посещениях клиники и общении с Владом и Санни, но мучительного ощущения неподвижности времени больше нет. Я чувствую, что снова живу.
В небогатой на события рутине моей повседневности появляются регулярные сеансы с психологом и визиты в палату Глеба, чье состояние до сих пор неизменно. Я не помню ни одной проведенной в его обществе секунды, и тем не менее день ото дня тревожусь с большей силой.
Недолгих посещений оказывается достаточно, чтобы зародить во мне семена симпатии и привязанности к Глебу. Или, скорее, к идее друга, которую он собой воплощает. Я часто гадаю, какой была наша дружба, и с отчаянной наивностью верю, что Глеб скоро очнется, хотя время вряд ли работает в его пользу.
К моему стыду, беспрестанно прогрессирующий страх за него еще и крайне эгоистичен: он знает меня, он может рассказать то, о чем Влад говорить не хочет. По крайней мере сейчас.
Сложно сосчитать, сколько раз за последнюю неделю я пыталась выяснить хоть что-нибудь о своей работе и грозящей мне опасности, обращаясь к Владу прямо и завуалированно, спрашивая, намекая и едва ли не умоляя поделиться со мной подробностями. Результат был ожидаемо неизменным: лаконичные фразы о безопасности и ловкая смена темы.
Нередко я думаю написать кому-нибудь из коллег, но, не имея ни малейшей идеи, кому из них можно доверять, не решаюсь. Только без конца пролистываю страницы собственных соцсетей, как будто однажды увижу в зачитанных до ряби в глазах постах что-то новое и действительно значимое.
Мне нужны ответы.
Мне нужны мои воспоминания.
Я устала жить как слепой, ничего не знающий котенок.
