Шершнев пододвигается ближе. Касается плеч кончиками пальцев, проводит по шее. Щекотно и одновременно волнительно. Мурашки ползут по мне резвыми муравьями, следуя за каждым его движением.
— Была бы ты сегодня со мной, если бы не ребенок и полная задница, которая вынудила тебя искать помощь?
Обреченно вздыхаю и с тоской смотрю на гаснущие изумруды.
— Не знаю. Никто не может знать, Олег.
— Переформулирую, — щурится он, а его ноздри зловеще трепещут. — Ты ушла не потрудившись извиниться…
— Ты меня выгнал! — возмущенно вскрикиваю на невесть откуда родившееся обвинение в его голове.
— … уволилась тихо, не попрощавшись …
— Заявление я не заставляла тебя подписывать. Мог бы и порвать, — обиженно бухчу. — И я ждала тебя у дверей в офисе!
— … узнав, что беременна, не потрудилась сообщить …
— Ты не интересовался моей жизнью! — едва ли не подпрыгиваю на месте. — Я звонила тебе тысячу раз!
— Лена, — вымученно стонет Олег и закрывает глаза, а я давлюсь невысказанными словами. — Пожалуйста.
Дышать вновь становится сложно.
Мы как два отрицательных заряда. Чем усерднее стараемся сблизится, тем с большей силой нас отталкивает друг от друга.
Мы говорим на разных языках. Слепой с глухонемым. И, кажется, что совершенно нет выхода.
Но несмотря на это, я наконец чувствую, как мы продвигаемся вперед.
24. Глава 24
— Ты пытаешься во всем обвинить меня, — всасываю намагниченный воздух, что едва не вспыхивает от исходящего от нас напряжения. — Я защищаюсь.
— Нет, Лен. Показываю, что ты со мной только когда тебе что-то нужно.
— Не правда, — протестующе трясу головой. — Нет, Олег, у тебя не получится все так вывернуть. Ты меня выгнал.
Я права.
Собственная уверенность придает мне сил. Становится крепким фундаментом под ногами, заставляет чувствовать опору.
Только какой-то противный червяк настойчиво точит раненное сердце.
— Прости, Лен, я был не прав. — Шершнев снисходительно кивает и поднимается на ноги. — Стоило выдохнуть и выслушать тебя. Я пожалел об этом через час.
— Я не могла до тебя дозвониться, — лепечу новое оправдание.
Они подворачиваются так удачно. Одно за другим. Словно кто-то подсунул в руки заранее заготовленный текст. И Шершнев уже знает весь его наизусть.
Не понимаю, почему чувствую себя так не уютно.
И откуда это скребущее ощущение вины
— Когда действительно прижало, Лен, ты нашла меня без всяких трудностей.
— Ты не отвечал на сообщения.
— Ты могла просто вернуться домой. Как это делают все семьи, когда ругаются. Они возвращаются домой и разговаривают.
— Почему ты просто не позвонил? — стону, стиснув ноющие виски.
— Снова я, любимая? А ты где, родная моя, в наших отношениях? В недоверии, подковерных играх и постоянных эмоциональных качелях? Представляешь, я тоже хочу получать отдачу. Чувствовать себя не кошельком и надзирателем, а мужчиной.
— Я правда хотела поговорить, — шепчу, уже сама не особо себе веря.
— И для того, чтобы со мной поговорить, тебе потребовалось, чтобы отец повис на грани жизни и смерти, а ребенок чуть не погиб, так и не родившись?
Все, что произносит Шершнев, попадает четко в цель.
Он так прав, что самой становится жутко.
Неужели все настолько плохо?
Я не способна просто быть с ним?
— Алгоритм с годами не меняется, — заметив мое замешательство, Шершнев сменяет гнев на милость и выдает измученную улыбку. — Нужна помощь - летишь ко мне. Мы здорово проводим время. А после я становлюсь не нужен. Ты выкидываешь меня, как надоевшую игрушку, несмотря на то, что вместе нам очень хорошо.
