– Вы не псих, господин Кеин.
– Это радует, – усмехнулся Сол.
– Вы, как раз, ярко выраженный представитель человека, заблудившегося в своем собственном мире. А мир собственный – это ад. Это всегда ад, если бродить по нему с излишним интересом. Заглядывая во все закоулки, убирая паутину из всех углов, разговаривая там с каждым незнакомцем и соглашаясь пропустить с этими незнакомцами по паре рюмок.
– Разве в мире собственном могут быть незнакомцы?
– Их там гораздо больше, чем в мире внешнем, господин Кеин.
Сол усмехнулся.
– А другие, которые сейчас вместе со мной находятся в усадьбе? Есть психи среди них?
– Я не сплетник и не психиатр, – покачал головой Маттео, глядя на Сола в упор. – Меня не интересует чужая судьба, и я не стану копаться в чужом грязном белье.
– Вы зря так плохо думаете обо мне, Маттео, – покачал головой Сол. – Я тоже не испытываю страсти к сплетням, не обращаю на них внимания, так как нередко становился их жертвой, и всегда обхожу их стороной. И свидетельством тому мое стремление узнать вас лично.
Откровенность Сола вызвала на лице Маттео еще одно подобие улыбки.
– Внешний мир – это самый благодатный дар, господин Кеин. И я счастлив каждому рассвету и закату в этом мире. Счастлив просто сознавать себя его частью, счастлив приносить людям пользу. Да, пусть я простой служащий в отдаленной усадьбе, но только здесь я и смогу быть счастливым. Мой собственный мир – это проклятье, о котором никому не следует знать, и здесь истинную правду о нем знает только доктор Майер. Могу вам сказать только одну вещь, понимание которой может вам помочь в будущем: тот ад, который я нашел в себе, для меня неотличим от ада всеобщего, от ада религиозного, понимаете меня, господин Кеин? Мой ад и ад для всех – это одно и то же. И если вас когда-нибудь постигнет подобная ассоциация – горе вам.
– Спасибо, я учту.
Маттео кивнул, затем вынул из отверстия между плитой и холодильником большую разделочную доску и бросил ее на пол.
– У вас есть дети, господин Кеин? – спросил Маттео, снимая со стеллажа топор и ножовку.
– Нет. А у вас?
– Нет.
– А почему вы спросили о детях?
– Просто… живя здесь практически безвылазно, я почти забыл, как они смеются, как играют, даже как выглядят. Почти забыл, как выглядит жизнь на ее рассвете, как выглядит плодородная почва, которая обязательно взрастит то, что было в нее заброшено.
Маттео бросил на пол топор и ножовку. Топор отскочил к самым ногам Сола, едва не угодив по пальцам.
– Никогда не задумывался о подобном. Но вообще, думаю, что вы правы, и хотя бы просто видеть детей необходимо.
– Во внешнем мире, – пробормотал Маттео, повернувшись к Солу спиной и открыв холодильник.
Сол не был уверен, что правильно расслышал, и не стал комментировать эту фразу.
– Мне кажется, что Луиза меня невзлюбила, – усмехнулся Сол, не найдя другого варианта для продолжения беседы.
– Не надумывайте, господин Кеин, – ответил Маттео, закрывая холодильник и кладя на доску две замороженные кости.
– Надеюсь, что вы правы. А вам не тяжело работать со столь сложным человеком? – бесцеремонно спросил Сол.
– Нисколько. Мы с Луизой питаем друг к другу глубокое профессиональное уважение. И она совсем не сложный человек.
– Значит, я ее неправильно понял, – покачал головой Сол и подтолкнул носком кроссовка топор в сторону разделочной доски.
– Может быть, – усмехнулся Маттео, поднял топор и провел пальцами по лезвию.
