– А что за номер написал?
– Так, общаги одной. Пусть звонят.
– А кто такой Кеша?
– А я знаю? – захохотал Монгол.
– Ну, ты мастер баки забивать. Я как твою телегу на Стекляшке вспоминаю, до сих пор смешно, – засмеялся Том.
– Про Машу?.. Ладно, харош болтать. Ты хайры-то свои прибери. «Ромашка» – самое оно, для музыкантов. Роялю не хватает.
Отбросив висящие в дверях полиэтиленовые полоски, они вошли внутрь пивбара.
Здесь было не прохладнее, чем на улице. За прилавком, подперев рукой голову, безучастно громоздилась бронзоволосая продавщица с объемной, как тумба, кормой.
– У вас квас есть? – неожиданно спросил Монгол.
– Квасу нету.
– Ладно, давайте пиво. Два. – Монгол тяжело вздохнул, протянул деньги.
Они сели за пластиковым столиком у самой двери. Здесь чуть сквозило, и оттого было прохладнее.
– Эх… – Монгол снова вздохнул, тупо уставился в недра своей кружки.
– Что вздыхаешь?
– Та мне пива нельзя.
– Что, здоровье не позволяет? – усмехнулся Том.
– Та не… Была одна история, – Монгол опустил глаза. – Как-нибудь расскажу.
– Главное не нарезаться. А то еще микшер не дотащим. – Том отхлебнул пива, глянул по сторонам.
Это был один из самых старых пивбаров города, который после перестройки стал гордо называться «кафе». Здесь по-прежнему было просто и по-сельски душевно: смена имени никак не повлияла ни на публику, ни на внутреннее убранство заведения. Все те же покрытые облезлым кафелем стены, аляповатый алюминиевый декор за витриной, замызганная каменная стойка и тяжелые потолочные вентиляторы. Сменились только столы: вместо круглых и высоких, за которыми можно было лишь стоять, появились пластиковые квадратные столики с орнаментом из листьев.
Том лениво глазел в окно, где под цветущим кустом жасмина вылизывался большой черный кот. Закончив умывание, он вскоре показался на крыльце, подошел к их столику, потерся о ножку и тут же лениво развалился на проходе.
– О, Васька наш пришел! Где тебя собаки носили? – скучающе проговорила продавщица.
Народу было немного. По соседству с ними сидели два пожилых приятеля. Один, с всклокоченными черными волосами, уже не мог поднять голову, и, подперев ее руками, пускал пузыри. По его лицу ползала муха. Второй, совсем седой старик, тепло смотрел на потухающего друга, и, посыпая солью слюнявый край кружки, молча прихлебывал мутное пиво.
Чуть дальше, в глубине кафе, пила водку шумная компания. Время от времени те, нехорошо поглядывая в их сторону, выкрикивали что-то вызывающе. Было очевидно, что от них не укрылся спрятанный Томом под футболку хвост волос: придя в такое место, по всем понятиям он явно нарывался.
– Говорят, во Львове в кафе обычные люди ходят, – Том откинулся на спинку стула. – Учителя, там, бухгалтеры. Студенты.
– Да ладно?! – недоверчиво хмыкнул Монгол.
– Серьезно. И не только во Львове. В Харькове тоже. Люди с семьями даже ходят, поесть чисто. Не боятся.
– Да ладно?! – повторил Монгол.
– Лелик рассказывал.
– Страх потеряли?
– Не. Просто это нормально у них. Принято так. Культура.
– Культура – это понятно. Но откуда у нормальных людей деньги?
– Ну это ж Харьков! Барабашка – самый большой рынок в мире. Люди крутятся, – веско вставил Том, и вдруг добавил:
– Надо же, с таким гадюшником рядом жить.
– А она тебе правда не нравится? – снова спросил Монгол.
– Я ж говорю, не в моем вкусе. Как по радио в передаче «Познакомлюсь» девки говорят: «Кажуть – сымпатычна».
