– Как стихов? Так вы и поэт?
– Поэтом был Байрон, а я так, пробовал рифмовать. Книга называется «Шахматные рифмы». Накопилось за жизнь много, вот решил издать. Там стихи о шахматистах, о дебютах, задачах.
– А как можно написать стихи о шахматной задаче?
Оказалось можно
– Вот через пару дней придет тираж – почитаете. Я хотел к открытию турнира, но не успели в типографии. Жаль. И еще жаль, что у вас в стране, в СССР этого никогда не прочитают.
У Слонова перехватило дыхание: «Там что какие-то мысли против нашей страны?»
Англичанин покачал головой.
– А почему у нас издать нельзя?
– Я не представляю, как перевести стихи на русский. Прозу-то не всегда легко, а стихи…
Гаров, страстный любитель поэзии, не мог не вставить свое слово: «Извините, что я вмешиваюсь, но мне кажется, перевод возможен. Читаем же мы по-русски Шекспира.»
– Увы, юноша, пример ваш не годится. Когда переводишь длинные тексты, всегда можно передать мысль автора. А как это сделать, если всего четыре строчки, да плюс игра слов?
– Мистер Уотсон! Это тоже возможно! Зависит, конечно, от квалификации переводчика. Но смогли же перевести четверостишия Роберта Бернса. У нас он очень популярен. Хотите, я вам подарю сборник?
– Буду вам признателен.
– Вы прочитаете и сможете оценить качество перевода.
– Боюсь, что для этого придется сначала перевести Бернса на английский. (Два очень удивленных взгляда устремились на Уотсона) Шотландским я не владею.
Тут Слонов задал вопрос вроде бы по обсуждаемой теме, но как-то незаметно переводящий разговор в другую сторону: «А кроме русского знаете еще какие-то языки?»
– Я их столько знаю, что они у меня смешались в голове. – Уотсон протянул руку и вытащил у Слонова из пачки Беломора одну папиросу, понюхал, повертел в руках, попробовал прикурить и как ни странно не закашлялся. – А знаю много. Да. Видимо талант. Хотя, судите сами: некоторые я учил по необходимости. Французский – моя жена француженка. Русский, потому что шахматисту надо знать. Книги, журналы: все на русском. Немецкий во время войны. Были у нас курсы, а потом был длительный курс в лагере.
– В концентрационном?
– Да. В самом настоящем. Точнее даже в нескольких. Вот там языки постигал не хуже, чем в университете. Ну и русский, конечно, там подтянул, чтобы зря время не терять.
– Мистер Уотсон, вы так с улыбкой все это вспоминаете. И войну, и концлагерь.
– А почему я должен расстраиваться, Гриша? Плакать, вспоминая прошлое, это для вышедшей в тираж кинозвезды.
– Вам что страшно не было?
– Ну да, было страшно. Мог погибнуть. Много раз. Но ведь не погиб. Да и время было такое, что погибнуть можно было не только в лагере, а где угодно. И вот Гриша вас улыбка моя удивляет, а чего мне плакать? Люди обычно плачут от горя или от ненависти, которую нельзя утолить.
Слонов спросил: «А у вас не осталось ненависти к фашистам?»
Уотсон покачал головой: «Ненависть иссушает душу. Надо во всем видеть положительное. Ну, или стараться искать во всяком случае.»
– Вы способны найти что-то хорошее в Гитлере?
Уотсон сделал неопределенный жест головой и рукой. Мол, вроде и да, но не совсем. Пораженный Слонов снова спросил: «Странно для бывшего узника.»
– Да нет! Как бывший узник я к нему нежных чувств не испытываю.
– А как же вас понять мистер Уотсон?
– А понять вот как. Национализмом в том или ином виде люди болели всегда, во все эпохи. Читали Библию? Ну, так почитайте, хотя бы как исторический документ. Перечитайте после этого историю средних веков. Вы там найдете много гитлеров. Просто у них не было танков и самолетов и истребление и порабощение других народов не было столь массовым. Но оно было. Было. Было во все эпохи. Знаете, как сказал французский поэт Брассанс? «Люди, как правило, не любят тех, кто на них хоть чуть-чуть не похож» Красиво, правда?
