Я знал водителя. Это был папаша веснушчатой Тони. У него было полное лицо, мелкий вздёрнутый нос и огромная талия. Он смахивал на толстого ребёнка и в свои лет пятьдесят был энергичен, как пятнадцатилетний.
Я видел их с Тоней несколько раз в вестибюле. Тоня молчала и сидела всегда на самом краю скамейки, словно ожидая команды уйти. Папаша был ласков и причуд дочери словно не замечал.
Он выбрался из-за руля, поднялся вразвалку на заднее крыльцо и крикнул Мецу:
– Э, старик! Ты гавкай поменьше, понял? А то намордник надену. Я сейчас главному вашему объясню про тебя. Ты имей в виду.
Мец стоял как замороженный. Я не заметил, как он исчез. Я отлучился в подсобку за ломом, а когда вернулся, Меца уже не было.
Когда я бежал к главному входу, горизонт раскачивался и всё вокруг плыло. Дежурная медсестра Меца не видела. Ножа под зелёной трубой курилке не было. Мец нашёл свою идеальную жертву.
Куда пошёл Тонин папаша? Он говорил про главного. Я взлетел на третий этаж и замер у двери Сителя.
Через дверь доносились голоса. Речь Тониного папаши была монотонной и глухой, словно он читал Сителю проповедь. Тот лишь громко соглашался. Значит, Мец ещё не успел его достать.
Папаша вышел минут через двадцать, и гримаса отвращения застыла на его лице, словно я просил денег.
– Чего тебе? – спросил он брезгливо.
– Вы его зря разозлили, – сказал я. – Вы его совсем не знаете.
– Мне таких знать не надо, – он сплюнул одними губами и зашагал по коридору.
Жировые складки на боках делали его похожим на гружёного осла. Я двинулся следом.
К дочери он не пошёл: спустился вниз и через чёрный выход сразу направился к машине. Мец стоял возле неё и смотрел молча. Лицо его было почти безмятежным, словно он хотел извиниться, но правая рука, отведённая назад, зажимала острое жало. Я не видел этого, но знал, что оно лежит вдоль запястья, и эта близость возбуждает мецевы вены.
Я хорошо представлял, как Мец всадит нож в живот обидчику, точно рассчитав место и силу. Мец видел его артерии, печень и селезёнку, видел его холестериновое сердце. Мец пьянел от такого ассортимента.
– Придурок, чего тебе неймётся? – крикнул мужик.
Я был соучастником. Я не останавливал Меца. Меня охватил странный паралич. То, что произойдёт – уже произошло. Это происходило много раз и случится снова. Это то, что сильнее нас.
Мужчина решительно двинулся по ступенькам, задержался на секунду, смерив Меца взглядом, но смолчал, сел в машину и резко сдал назад, оставив на снежном отвале опечаток бампера. Мец не шевельнулся. Он стоял неподвижно, как восковая фигура, словно впал в каталепсию.
– Вылечись, придурок! – крикнули в окно машины.
Мец резко пошёл прочь. Больше я его в тот вечер не видел.
* * *
14 февраля я позвонил Оле поздравить с Днём святого Валентина. Оно выздоровела, но говорила в нос голосом диснеевской утки.
Она собиралась заехать 15-го, но снова не получалось. В первый рабочий день Олю рвали на части, а 16-го у её папы был юбилей, и они с мамой готовились три дня подряд.
– В пятницу он будет отмечать на работе, а в субботу у себя дома, – сказала Оля. – И я хочу, чтобы ты пришёл. Папа тебя приглашает.
– Серьёзно? Я с удовольствием. Надо только больничных предупредить.
– Я уже спросила. Ситель не против. Не забудь отметиться у дежурной.
Оля обещала забрать меня в пятницу вечером. Она радовалась не меньше меня. Оля не любила ночевать одна: ночью дом гудел, шлёпал и шуршал, словно тролли и домовые проводили ему предпродажную подготовку.
