– А не страшно тут жить, если вся улица поумирала?
– Отец вырос на этом месте. До тридцати лет здесь жил. Значит, не страшно. У всех по-разному проявляется. Лучше, чем в Сибири с голоду умереть.
– А что проявляется?
– В смысле? – не понял Иван.
– Вы сказали: у всех по-разному проявляется. О чём вы?
Ивана будто расстроил этот вопрос. Он снова начал ворочать старое сено, смешанное с вонючей субстанцией, которая ничуть его не смущала, зато привлекала полчища мух.
– А вы почему интересуетесь? – спросил он.
Я объяснил и показал журналистское удостоверение. Иван снова опёрся на вилы и сказал:
– Места радиоактивные. Раньше запрещали с дозиметрами ходить, а теперь уже не хочет никто. Кто выжил – тот выжил. Нам не страшно. Мы грибы не собираем. А так жить можно.
– Я читал отчёты: радиационный фон в Филино почти нормальный, – сказал я.
– Возможно, радиация не равномерно ложится, а пятнами. В Чернобыле так было. Места знать надо.
– Так, по-вашему, откуда радиация?
– Да откуда угодно. Здесь часть ракетная стояла. Когда взрывали её, земля дрожала. Может быть, где-то шахты с ракетами остались под землёй.
– А вы находили их?
– Нет, но в лесах люди натыкались на очаги радиации, – он махнул в сторону, где за полоской зелени был комбинат «Заря». – И грибы здесь ненормальные на болотах.
– А забор в лесу видели? Там целый комбинат стоит. Не знаете, что это?
– Там склады какие-то, – неопределённо ответил Иван.
А как же версия с гептилом? Мазутом? Он пожал плечами.
– Мазут вряд ли. Что мазут? Органика. Гептил тоже вряд ли, его же не в открытых вагонах возили. Да и возили ли? Я не специалист, может быть, ракеты на керосине и жидком кислороде летали. Это местные сочиняют. Это всё остаточная радиация.
Я решил надавить на Ивана:
– Я вот не понимаю: если вы знаете об очагах радиации, надо найти их, обозначить и привлечь внимание. Может быть, добиться переселения.
– Переселения… – фыркнул Иван. – Двадцать лет об этом говорят. Хотели бы переселить… Тут уже переселять некого.
Я упомянул Рафика, который тоже не думал переселяться. Иван оживился:
– Рафик молодец. Всё умеет и другим помогает. Никогда не отказывает. Комбайн сам построил. Пока Рафик здесь, нам тоже не страшно.
Я спросил о близняшках. Иван нахмурился, вспоминая. Я уточнил:
– Близняшки лет пяти. Белые, как смерть. Что с ними, не знаете?
Иван пожал плечами:
– Мешковские, что ли? Если Мешковские, мамаша у них странная. Дома сидят целыми днями, вот, наверное, и бледные.
Ниже дома-альбиноса текла обмелевшая речка Выча. Дальше вдоль берега стояли на неестественном расстоянии друг от друга три брошенных дома, слепых и с поваленными заборами. Окна последнего дома были забиты фанерой: может быть, наследники законсервировали его, не зная ещё, вернутся ли в эти места.
Во дворе одного из домов стояла в розово-белом облаке яблоня, и от её сияния весь двор казался удивительно живым.
Когда я прощался, Иван сказал негромко:
– Вам для статьи так глубоко разбираться не надо. Когда военную часть убрали, с посёлка сняли режимный статус, посвободнее стало. Но территория всё равно на особом контроле, имейте в виду.
Я спросил дорогу на кладбище. Он показал направление вдоль старой улицы. Проезжая мимо цветущей яблони, я невольно подумал, что, может быть, после смерти филинцы становятся деревьями и каждый прорастает там, где было место его силы, и потому вокруг Филино такие густые всклокоченные леса.
