– Сестра у меня тут. Раньше-то тут весело было. Шурин самогон из рябины делал. Раньше на машине ездили. Умер шурин уже. Я монтажником всю жизнь. Суставы уже ни к чёрту. Давно не работаю. Сюда никак не добраться. Автобус отменили года три как. Нету спроса. У шурина машина была. Помер он. Сгорел. Высох. Тут края такие, нехорошие. Часть военная у них была. Вода теперь плохая. Я никогда у них воду не пил. Только самогон. Шурин его на углях фильтровал. Фильтр всю заразу берёт. Но помер сам. А сестра ещё жива, старая только. Скоро и нам помирать.
Вышел он на остановке около въезда в город, усердно благодаря и приглашая меня на чай, если буду в его краях.
* * *
Оля злилась, когда я уезжал по работе в выходные. Я напоминал ей иногда, что сама она медик, а медики часто работают ненормированно, но Оля была офтальмологом в платной клинике и работала по пятидневке. Тем более её злила необязательная поездка в Филино.
Когда я вернулся ближе к вечеру, Оля уже отмякла. Она сидела на крыльце дома и вычёсывала Рикошета специальной щёткой, которую только что привёз курьер вместе с кормом. Рикошет вертелся и пытался схватить Олю за руку. Я сел рядом. Вечер был душным. Пахло яблоневым цветом и пирогом на кухне.
– Это хачапури, – уточнила Оля. Она делала замечательные хачапури: плавленный сыр в них тянулся, как рыбацкие сети.
Рассказ о посёлке вызвал у Оли странную, несвойственную ей тревогу.
– Разве могут люди так просто умирать? Это же привлекает внимание. Я знаю, как это заведено в минздраве. Их бы замучили проверками.
– Их и замучили. Лет двадцать назад. И ничего не нашли.
– Детская смертность на особом контроле. Если там болеют дети, нужно искать.
– Не знаю, – я толкнул её плечом. – Да ладно, чего ты напряглась? Разберёмся. Я же занялся.
Рикошет улучил момент и вырвался, побежав искать оранжевый мячик под беседкой.
– А что ты найдёшь, если столько проверок было? – спросила Оля.
– Есть у меня теория.
– Ты всё про эту ограду в лесу?
– Да. Эта ограда называется ФГКУ «Комбинат „Заря“». И это не комбинат и не склады. Это могильник радиоактивных отходов.
– Что? Откуда ты знаешь?
– Не знаю, но похоже на это. Ну, как сказать… Филино – территория для экспериментов. То их гербицидами потравили, то гептилом, а потом, видимо, совсем списали.
Рикошет рыл лапой под беседкой.
– Не лез бы ты в это дело, – сказала Оля. – Если это могильник, его наверняка охраняют. И рассказывать о нём нельзя.
– Верно. Пусть подыхают.
Клятва Гиппократа зашевелилась в Оле. Она завелась:
– Я не про то. Надо как-то по-другому.
– Как?
Оля пожала плечами. Рикошет вернулся с мячиком в зубах.
* * *
В воскресенье мы сдали Ваську родителям Оли и предались безудержному шопингу, который закончился ничем. Так бывает, когда у тебя есть настроение что-то купить. Вот когда его нет, хорошие вещи соблазняют с каждой витрины, но когда ты поехал за ними, они прячутся, как грибы.
Блузки, которые прикидывала на себя Оля, были не того размера, слишком цветастые, чересчур мрачные. Джинсы висели на мне так, словно я мерил их в подгузниках. Я так утомился от примерки, что, в конце концов, выбрал свои же джинсы, приняв их в общей куче за единственные более-менее удачные.
Мы сходили в кино, но и фильм оказался довольно примитивным, про агента ФБР и маньяка, которые спешили к предсказуемой развязке так, словно во время съёмок их не пускали в туалет. Сценарии подобных фильмов, вероятно, пишутся азбукой Морзе, а недостатки операторской работы скрадывают ночные съёмки, будто в их мире дня просто не существует.
