Кладбище я заметил не сразу. Оно располагалось почему-то на склоне, в леске, и когда я съехал в низину перед холмом, чтобы освободить узкую дорогу, острия трав поднялись выше окон. Машина утонула в тихой траве.
Я пошёл по склону. Могил было много. Город мёртвых уходил вверх, теряясь в деревьях. Редкие могилы были убраны, остальные заросли травой столь густой, что периодически я натыкался на спрятанные в молодой зелени и сухом вьюне ограды. Большинство имели лишь деревянные кресты с табличками. Надгробия если и встречались, были простыми, серыми, из бетона или местного камня.
Я читал надписи.
Сиренева Марина Витальевна, 1942—2015.
Маркова Ирина Петровна, 1972—2013.
Марков Антон Сергеевич, 1996—2015.
Лагунские Павел Александрович и Раиса Сергеевна с одним набором дат на двоих, 1963—2014. Семейное счастье по-филински – родиться и умереть в один год.
Петров Дмитрий Леонидович, 1985—2015.
Вострикова Янина Ильинична, 1989—2016.
Алёхин Максим, 2007—2016. Могилка огороженная, чистенькая, с фонтаном пыльных искусственных тюльпанов, которые склонили головы к самой земле. К лакированному деревянному кресту прибита фотография мальчишки с короткой чёлкой и ямочками по краям улыбки.
Справа по кладбищу шёл ряд свежих могил. Некоторые холмы уже подёрнулись клочьями свежей травы, другие, вырытые весной, ещё чернели. Я насчитал семь новых могил.
Я пошёл обратно и у подножья наткнулся на совсем старую могилу, которую почти проглотила молодая трава.
Гальев Сергей Антонович, 1965—2006.
Годы рождения и смерти – в точности как у моего отца. Я сел напортив.
Отец навсегда остался в моей памяти молодым, точнее, наполненным жизнью. Когда мы исподтишка отмечали его сорокалетие, потому что сорокалетие не отмечают, кто-то из приятелей отца сказал, что тому пошёл пятый десяток. Я внезапно расстроился. Так расстроился, словно про отца сказали какую-то мерзость. Пятый десяток означал приближение старости. Мне было сложно поверить, что этот процесс коснётся и отца тоже. Мне было 15 лет, и «пятый десяток» звучало, как медицинский диагноз.
Но отец решил не стареть. Он умер на следующий год, сделав моё сожаление ужасно глупым. Лучше бы ему шёл пятый, а потом шестой десяток, пусть бы его чёрные волосы и борода побила седина, пусть бы фигура утратила офицерскую осанку, хотя военным он не был, и пусть бы я мучился сожалением, что отец стареет и старею я сам.
Я резко встал. Закружилась голова. Я спустился к машине; небо на горизонте чернело, но солнце пекло через рвань облаков. Воздух был плотным и горячим.
На обратном пути я подобрал старика из треугольной автобусной остановки, удивляясь его упорству: он выдержал в духоте несколько часов.
Старик отчаялся настолько, что вышел наперерез мне, широко расставив руки. Его косматая клюка висела, как задушенная змея. Он попросил довезти его до Карасёво, долго устраивался, оббил клюкой порог автомобиля, раскашлялся. Вместе с ним в машине устроился запах прокисшей одежды, поэтому я открыл окно и ехал, подставив ветру левую половину лица. Дома я обнаружил, что изрядно обгорел.
Старик оказался с хитрецой: у Карасёво он заявил, что ему нужно чуть дальше посёлка, потом попросил подкинуть до следующей развилки, потом ещё и ещё, в общем, проделал этот трюк раз восемь.
В отместку я стал расспрашивать его о Филино и расположенном рядом объекте. Старик отвечал живо, многословно и бестолково.
