– Не верю ушам, – тоскливо протянул Благой, – картина для столетнего старца… Док, мне четыре дня назад исполнилось тридцать.
– Почти возраст Христа… Самое время начать новую жизнь! – эскулап наполнился энтузиазмом. – Смотрел твои данные: незаконченная аспирантура – без пяти минут доктор исторических наук! Можешь стать преподавателем. Детишки, студенты всякие… непривычная стезя, конечно… – голос старика затих, он сам не верил в нарисованную картину.
– То, что вы предлагаете – не жизнь вовсе, существование.
Папироса на полу погасла, дымок иссяк…
– Всё для того, чтобы жрать, спать и срать… по расписанию! – Матвей захохотал и резко оборвал смех. – Не хочу!
– Выбора у тебя нет.
– Выбор есть всегда («застрелюсь» – констатировал спокойно рассудок). Просто нужно мужество…
«Айболит» посмотрел на него понимающим взглядом.
– То, что ты назвал сейчас мужеством – просто бегство. Трусость, короче! Судьба готовит тебе настоящее испытание, проверяет из чего ты сделан: кремень – мужик, как говорят, или так – дешёвка.
– Ладно, Айболит, – Матвей панибратски хлопнул подполковника по плечу. – Умерь красноречие, я еще не ослеп. А курок и в кромешной темноте отыскать сумею.
Ушел из госпиталя сразу же, безо всяких формальностей. Никто его не задерживал. Это добило Благого – его уже не считали военным человеком, не требовали соблюдения субординации и остальных, милых сердцу именно сейчас, проявлений дисциплины и армейского порядка.
В казарме было тихо. Собственно, это была не казарма в привычном смысле слова, скорее, общежитие коридорного типа – с комнатами на два койко-места для холостых спецназовцев. Матвей зашел в свою комнату, глянул на кровать соседа, ощетинившуюся голым каркасом пружинной сетки. Не удивился, нет. Конечно, Ремизов выбыл из части – место его свободно. Вот так же через пару дней (пока не подготовят все нужные документы!) ощетинится и кровать Благого… Матвей двинул сооружение ногой – и раз, и два. Кровать ответила неожиданным гулом.
– Обиделась, что ли? – спросил Благой ворчливо. – Зря.
В голове было пусто, думать не хотелось, и Матвей заснул, во всём обмундировании растянувшись на обиженной кровати.
Проснулся, почувствовав на себе внимательный взгляд.
– Чо надо? – спросил грубо, не открывая глаз.
– Так докторишко присоветовал приглядывать за тобой, – как всегда скаля в улыбке зубы, отозвался Ухватов Пашка.
– А ты, значит, сторож и конвоир – един в лицах?
– А, как хошь назови…
Благой хмыкнул. Пашка пришел в отряд недавно и заметно отличался от других новобранцев исключительной бесшабашностью и махровым пофигизмом.
– Башку тебе проломлю и в окошко выброшу, – все еще не открывая век, ровно оповестил Благолепов.
– Ага, – Пашка весело хекнул, – все так и сказали – пересрали. А я, Матюха, ничего не боюсь. «Дэффект» у меня такой от рождения.
Про «дэффект» Матвей знал. Сам и пустил это выражение применительно к Ухватову.
Дедовщины в отряде не было, но субординация между «старичками» и «салагами» соблюдалась. А тут объявился Ухватов со своими нестандартными взглядами на жизнь и с обостренным чувством юмора. Короче, хотели парня бить, чтобы поучить порядку. Тому бы стерпеть пару тумаков (бить-то по-настоящему и не хотели вовсе), выказав желание подчиниться правилам. Ан, нет! – один против пятерых… Дров наломали бы: в телегу не загрузить! – а только накатать, эту самую «телегу». Пришлось Матвею вмешаться. Врожденный «дэффект» глупости – его диагноз – удовлетворил противоборствующие стороны, и все закончилось смехом, совместными посиделками в ближайшем пивном баре. После этого Благой, вроде как, опекал парня – само собой сложилось и утвердилось в отряде.
