Вот и провожать Благолепова отправился только Пашка. Рано утром тащился к автобусу, подволакивая ноги, то и дело тыкаясь плечом в плечо своего наставника. Матвей был не в обиде, он и сам не хотел никого видеть, а к Пашке отнесся, как к неизбежному злу. Вид у парня был унылый – совсем, как у Матвея в душе! – поэтому они на разговаривали. И лишь, когда осталось Благому – вскочить на подножку трогающегося «Икаруса», Ухватов пробормотал, не поднимая глаз:
– Я того… Матюха, переберусь на твою кровать…
То ли спрашивал, то ли утешал… Благой смачно сплюнул, хлопнул парня по плечу и ответил бодро:
– Кровать – не баба, пользуйся… – запрыгнул в салон автобуса и не оглянулся назад туда, где Пашка Ухватов стоял, высоко запрокинув голову, и ловил конопушками щек лучи утреннего солнца.
На порог родительской квартиры ступил, как эмигрант на территорию чужой страны – сделал шаг и замер, не зная, что предпринять дальше. Встречающих не было, да и не могло быть, родители умерли – отец давно, а мама два года назад. Сестра была жива, но обитала где-то в запредельном для осознания Матвеем месте. Хилок! – одно название вызывало приступ неудержимого смеха, то ли диагноз, то ли образ жизни. Катерина обижалась на такую оценку, нахваливала свое «болото», говорила, что интересней и красивей мест не сыскать, звала в гости, обещая разрушить его стереотипы. Он соглашался… но так и не собрался, а теперь уж не соберется никогда.
Постояв в нерешительности, втянул застоявшийся воздух нежилого помещения, чихнул и, напомнив себе, что, по сути, человек военный – всегда человек военный, принялся действовать, как будто получил четкий приказ от командования обеспечить Матвея Благолепова условиями гражданского существования в полном объеме.
Во-первых, распахнул настежь все окна, впуская в помещение живое дыхание подступающей золотой осени. По ходу этого занятия, срывал запылившиеся от времени шторы и складывал прямо в чрево чугунной ванны, здраво рассудив, что это хранилище будет самым побудительным мотивом для незамедлительного привидения занавесей в порядок. Захочет же он вечером принять душ?.. Или примет его среди вороха бархата и скользящей тюли…
После этого задвинул чемодан и спортивную сумку под стол – весь свой багаж и, прихватив папку с документами, отправился по казенным инстанциям. Занятие то ещё! Он убил на это мероприятие весь день, но результата добился – свои приватные потребности привел в четкое соответствие с государственным законодательством. В этой суматохе как-то забыл, что хлеб насущный стал тоже его личной прерогативой.
Вновь замер на пороге квартиры, соображая, в какое место направиться, чтобы пожрать. Втянул ноздрями воздух и возмутился:
– Пылью все равно пахнет!
Сказал громко и неожиданно услышал ответ:
– Конечно, пахнет. Уж два года никто не живет – редиску по плинтусам, наверное, можно сеять.
Он повернулся на голос и увидел из темноты своей прихожей на освященном пятачке лестничной клетки женщину, молодую и смутно знакомую.
Представив, что сейчас придется заняться уборкой, Матвей не воодушевился и тихонько выругался – для внутреннего пользования, не на публику, но был услышан.
Женщина зацокала каблучками и присоединилась к его сумеркам.
– Матвей, ты что ли?
– Наташа? – ответил он вопросом. Вспомнил, соседка сверху.
Она кивнула. Огляделась…
– Тут работы непочатый край, тебе не справиться. – Еще покрутила головой. – Ты надолго?
