«Стой, где стоишь».
Стало совсем жарко. Вот они, приключения. Загадки. То, чего так хотелось, а я уже разозлился. А как же большая жизнь? А как же Москва? Там точно не будет проще.
Я уселся на лавочку, поставил рядом сумки, обнял рюкзак со всеми документами, деньгами и важностями и ждал. Хотелось пить. Я долго сидел, боясь пошевелиться, терпел тяжесть комков жары на плечах, потому что знал – если встану с нагревшейся лавки, то уже вряд ли сяду.
Стоило мне оторвать прилипшие к лавке ноги и потянуться за сумкой, сзади послышалось:
– И долго я ждать тебя должна?
Я повернулся и увидел Тоню. Выглядела она так, словно собралась на рок-фестиваль, вся в черном и цепях.
«И не жарко ей?»
– Что непонятного в моем объяснении? – спросила Тоня.
– А где твоя машина? – Я оглянулся. – Ты ее где-то спрятала?
– За углом. – Она указала куда-то пальцем и пошла в ту сторону.
– А что не здесь? – Я ввалил тяжеленные сумки на локти и поплелся следом.
– На солнце машина греется. А я не хочу свариться в ней заживо.
Она шла так быстро, что я еле поспевал. Конечно, проносилось в голове, ей хотя бы баулы не надо тащить. А мама ведь снарядила в настоящее кругосветное путешествие, можно было бы одеть целую экспедицию в мои шмотки, только бы ботинок на всех, к сожалению, не хватило бы.
Мы обошли вокзал, свернули в какой-то переулок серых пятиэтажек и очутились практически в подворотне. В тени, за старой будкой «пресса», стояла черная машина Тони.
– Вот, «пресса», – нравоучительным тоном произнесла девушка и открыла багажник.
Машина, как мне показалось, даже не была заперта.
Когда я уложил вещи и убрал все важности в напоясную сумку, сел на соседнее сидение. Пристегнулся. Осмотрелся. Салон был кожаный и пах лимонной газировкой. Что-то меня, впрочем, смущало. Блестящая чистота, аромат кожи и лимона, сверкающие кнопочки на магнитоле, ни единой пылинки на стеклах. Что-то не так.
Тоня увлеченно что-то печатала на телефоне, противно стукая ногтями по экрану.
– Ну что, поедем?
– Да, но прежде задокументируем нашу поездку, – сказала Тоня, не взглянув на меня. И продолжила печатать.
– Ты о чем?
– Я предоставлю гарантии в письменном виде.
– Какие такие гарантии?
– Документ, ты же этого хотел? Получишь, – ответила она и, бросив телефон мне на колени, резко дернула ручник и принялась выезжать из западни, устроенной забором и киоском.
– Да зачем?! Тонь, я же пошутил!
– А я – нет.
Тоня на ходу пристегнулась, и, мастерски лавируя между мусорками и ржавыми палатками, сваленными в маленькую аллею из старья, выехала на дорогу и направилась в город. Спорить бесполезно.
Мы ехали в тишине: Тоня не моргая смотрела на дорогу, словно веки ее прилепили скотчем ко лбу, и о чем-то думала. Я решил не нарушать идиллию: боязнь надоесть ей еще до выезда заклеила мне рот.
Тоня вдруг вдавила педаль в пол, и машина прибавила в скорости. Я взглянул на спидометр – стрелка дергалась между восьмьюдесятью и девяноста. Нестись по узким улочкам запрещено, но Тоня об этом не думала. Она не боялась ни полицейских, которые дремали в своих машинах и не очень-то хотели просыпаться, ни прохожих, которые будто бы попрятались по углам и не выходили на свет. Весь город, казалось, вымер.
Мы остановились так же неожиданно, как и стартовали. Тонина машина дрифтово развернулась, противно проскрипев и просвистев на всю округу шумом шин, оставила черные полосы на сером асфальте и легко припарковалась на противоположной стороне улицы, нарушив все мыслимые и немыслимые правила дорожного движения. Я больно ударился локтем – хорошо, что только им.
