Я оделся, прошел мимо комнаты Аленки, отодвинул деревянную шторку. Небольшая кухня пропиталась ароматом сладкого теста. Казалось, его можно было даже разглядеть на фоне голубых обоев, таким плотным он был. Холодильник, увешанный нашими детскими рисунками и магнитами, привезенными из путешествий, тихо гудел.
– Всем доброе утро.
Папа щелкал каналы пультом, завернутым в пакет. Лицо его заросло щетиной, а глаза будто бы еще не проснулись. Мама оставалась такой же цветущей. Она совсем недавно покрасилась и купила новый домашний костюм.
– Как спалось? – спросила она, а от ее голоса живот заурчал еще сильнее – таким мягким и сливочным он был.
– Хорошо, только еще спать хочется, – ответил я и сел за стол.
Аленка, сидевшая на соседней табуретке, ударила меня ногой по коленке вдруг восликнула:
– А Димка у нас соня! А Димка у нас соня!
Я мог только улыбнуться.
Когда мама наконец-то расставила еду на столе, а папа остановился на «Умниках и умницах», мы начали завтракать. И, конечно, моя задумчивость, вдруг сменившая прежнюю безалаберность и беззаботность, не осталась без внимания:
– Ты опять смурной. Что-то случилось? – спросил папа, накалывая круглый блин на вилку и окуная его в банку сметаны.
– Да, Димуль, ты какой-то грустный. Что-то случилось? – спросила мама.
А мне стало не по себе.
– Ты только скажи, мы все решим, – сказали они, кажется, в унисон.
– Да так, думаю все о работе. Нужно же решать, куда двигаться дальше.
Я заел задумчивость блином. Живот довольно ухнул. Мама готовила восхитительно – сладкое тесто так и таяло во рту, а сметана оставляла на языке приятную кислинку.
– Ну, придумаешь что-то, – сказала мама и подложила Аленке еще пару блинчиков. – А если что, договоримся с Денисычем. У него в магазине всегда есть работа.
Я невольно поежился, когда вспомнил Денисыча: щуплый, черный от загара и вечно раздраженный дед, который терпеть меня не мог после того, как мы с Костиком однажды случайно сломали его забор.
– Да здесь нет особо работы, – пробурчал я.
– Тогда в городе. Спрошу у Томы, что у нее с аптекой.
– Твоя Тома даже с собой разобраться не может, а ты хочешь ей Димку нашего поручить, – сказал папа.
– Ну а что ты хотел? Развод – дело сложное! У нее все-таки двое детей.
– Тогда и Димку не впутывай в ее Санта-Барбару.
– А куда ты предлагаешь его впутать? Ты-то его к вам на завод не смог пристроить!
– Потому что на нефть без умений и диплома не возьмут. А полы подметать можно и на заправке, – ответил папа и громко стукнул зубчиками вилки о тарелку.
Мама подняла подбородок и демонстративно шлепнула на тарелку громадную ложку сметаны. Я вжался в спинку стула. Мама сметану не ела.
– Тебя самого ведь туда устроили, – сказала она.
– Двадцать пять лет назад, Вер. И не инженером, а так, подсобным.
– Ну поговори там!
– Да как я поговорю?! – воскликнул папа, но, как только понял, что повысил голос, замолчал и снова перенастроил громкость. И меня спросил уже тише: – Ты хочешь на инженера учиться?
– Да как-то…
– Вот тебе и ответ, – сказал он маме. – Языком чесать можно сколько угодно. Только без «корочки» он на нормальной работе не нужен. Я и техникум, и институт окончил. И ждал, работал. Ничего просто так не бывает. Работать надо!
Мама, кажется, успокоилась. После рождения Аленки она уволилась, и разговоры о работе вгоняли ее в тоску.
Минут пять мы сидели в тишине. Вяземский с экрана уже прощался, блинов на тарелке осталось несколько и их по всеобщему немому соглашению оставили Аленке. Теплый ветер влетал в кухню, распахивая легкие занавески, и мягкими прикосновениями прикасался к моему лицу.
