– Нет, руку резать не дам! – Послышался у него за спиной полный решительности голос.
– Ну, на нет и суда нет. – И доктор ушёл.
В подземелье было гораздо теплее, чем на улице. Токарев подошёл к партизанам, снял пальто и попросил, чтоб ему налили.
– Ничто не вечно… даже я. – С улыбкой, полной философской грусти, сказал Джазмен.
– Когда умрёшь, что будешь делать? – Спросил его Токарев. Другие партизаны недоуменно переглянулись.
– Отправлюсь в Вечность, займусь работой: буду писать стихи, рассказы, картины, пауков гонять – Отвечал проводник.
На заднем плане дребезжала гитара. Кто-то горланил пел песню Адаптации «Партизанские будни»:
И кто-то всё-таки выжил, он пытается встать!
Я ненавижу партизанские будни!
Прошло уже три с лишним года, как Токарев не слышал ни одной весёлой песни.
– Как тебя хоть зовут? – Поинтересовался он. – А то с вашим сверхсекретным андеграундом даже имени не узнаешь. Да, чёрт возьми! Ты же известный музыкант, люди должны знать твоё имя!
– Я тебе уже говорил, что когда мне понадобятся почести, я сообщу… Да? А по поводу имени – лучше тебе не знать. Я твоего имени не знаю, и тебе моё знать незачем. А то ещё привяжешься, хоронить будешь весь в соплях.
Джазмен выпил ещё один стакан, перехватил гитару и заиграл блюз.
К тому времени, когда Токарев напился до животного состояния, проводник уже крепко спал, прислонившись к стене. Константин отошёл на противоположную сторону улицы, лёг возле стены, положил под голову свёрнутое пальто и тоже уснул. В ту ночь ему снилась Вечность; десятки тысяч людей, сегодня ушедших туда; снились их лица. Повторился сон с участием рыжей девушки, которую никак не мог забыть и отпустить Токарев. Та, перед которой он был так слаб и жалок.
VII.
Токарев проснулся одиннадцатого июня в четыре часа дня, и у него очень болело горло после вчерашнего купания. Мимо него проходили толпы партизан, уходящих из подземелья в неизвестном направлении. Позади мелькающих лиц Токарев разглядел ведро с белой краской и кисть, лежащую на полу – как раз в том месте, где спал Джазмен. Теперь его там не было. Зато на стене была надпись с подтёками: «Здесь были мы», чуть ниже: «Меня зовут Николай Кусков. Одиннадцатое июня пятого года от В.Н. (Времени Начала)». Теперь Константин хотя бы знал, как зовут проводника. Похмелья он не испытывал – вот, что значит «Водка для Высшего Общества». Когда он засыпал, у него под ухом кто-то тихонько играл песни Саши Башлачёва:
Я знаю, зачем иду по земле:
Мне будет легко улетать.
Теперь, видимо, всё тот же горе вокалист пытался вытянуть Веню Дыркина:
А смерти нет!
Она может быть там, где есть жизнь,
А на войне…
И ещё один день без весёлых песен. Токарев встал и пошёл искать еду… и зубной порошок… он очень давно не чистил зубы и надеялся найти в городе, построенном для элитных слоёв общества, хотя бы зубной порошок… и не прогадал. Когда Токарев позавтракал банкой тушёнки, и влил в себя пару стаканов виски, он пошёл искать туалет. (Да, в подземелье есть туалеты). Там он оправился и почистил зубы: унитазы не работали, и вода не смывалась, так что Токареву пришлось полоскать рот, набирая воду прямо из сливного бочка. Когда он вернулся на своё место, чтоб взять пальто, там уже, скорчившись от боли, сидел Джазмен, заматывающий своё плечо бинтами, смоченными водкой.
– Помоги завязать. – Он процедил сквозь зубы. – Покрепче затягивай!
