Вот и сейчас славянские верховные жрецы племён собрались, чтобы утрясти некоторые противоречия в обрядах, обменяться каким-никаким опытом, наметить кое-какие планы на будущее. Да они бы и никогда не собрались, если б не настойчивость верховного волхва вятичей Ратибора, который разослал своих помощников за тысячи поприщ ещё с осени в разные концы земель всяких, далёких, необъятных.
Как исстари заведено, волхвы, склонившись, с почтением поцеловали деревянную статую Сварога, сами развели вокруг него шесть священных костров. Сами, без помощников, принесли в жертву любимому богу всех славян и угров рыжего бычка-трёхлетка, спалили его на этом костре, и, окутавшись смрадным дымом от таково действа, чинно уселись на лежащие, покрытые мягким мхом, коряги, вокруг центрального костра. Пока они вот так молча священнодействовали, наступил вечер, но никто из них не озаботился о своём ночном отдохновении или еде. Понимали, что не для пира и приятного ночлега сюда, так далеко, званы были.
Выпив ключевой воды из берестяной кружки, волхв вятичей, на правах хозяина и негласного председателя собрания, по разрешению равноправных, взял слово:
–– До нас дошли слухи быдто ты, Лось, пастырь душ овец древлянских, приносил в жертву Перуну молодых жёнок племени твово! А ведал ли ты, што Перуну вовсе не нужны жертвы женскова пола? Ты оскорбил нашего общего для всех словенов бога! Рази ти не ведал, што Перун примат жертву токмо мужеска пола, да токмо с оружьем в руках? Пошто тако поступашь, ответствуй нам всем, уши наши растворены?
С коряги, давно уж обросшей не только зелёным мхом, а даже какой-то лесной травой, бодро вскочил всклокоченный, с бородой до самых глаз, мелковатый на вид, волхв древлянского племени, и, стукнув посохом о землю, уронив при этом свою медвежью шкуру, возопил:
– Да што энто тако творится-то, Ратибор! Пошто сумленье-то ваше, братья! По то и сжигаю я таковых, жрец вятичей, и вы, люди словенски, што бесплодны те жёнки! Три года даю я им сроку, а толку-то нету! Я сполняю канон пращуров наших – худую траву из поля вон! Да и пожёг-то я всево двух, а шуму-то на весь белый свет!
Вятич, встав с пня, на котором сидел, заговорил увещевающе, но с определённой угрозой в голосе:
– А я говорю тебе, Лось, не твово ума дело то! Деторожденье в руце Вседержителя! Жёнки энти могут робить, пользу приносить! Пущай наложницами будут, а муж втору жену в дом свой приведёт, плодовиту! А с той, пустобрёхой, пущай богини женски Лада с Макошью разбор чинят! Нам-то дела до того нету! Што мыслите про то, братья? – Вятич обратился к поляне. – Реките, поразмыслив, слово своё!
Поляна зашумела, разноголосо загалдела, наконец, выдохнула единоутробно:
– Осуждам Лося! Одобрям слово Ратибора!
Вятич вразумительно изрёк:
– Ну, дак, што, внял, древлянин? Боле тако не делай! А пойдёшь наперекор решенья собора нашева, сам пойдёшь на костёр жертвенный! Помни, брат наш, надо завсегда бысть малость мудрей, аще ты есмь на самом деле!
Древлянский волхв, явно не согласившись, пристукнув о землю своим посохом, но, всё-таки, побоявшись при всех плюнуть на мать-прародительницу, Землю, опять же возопил:
– Хай, живут, да токмо не вижу в том толку! Нам народу поболе растить надобно! Неужто не углядел ты, вятич, в том провиденья Вседержителя?
– Всё зрю, древлянин! Но и милосердие проявлять волхву надобно к народу своему! Не то ведь обидишь Ладу и неможно знать, чем она тебя вознаградит!
