– Э – э – э, да то Родька! Чево энто ты сюды забрёл? Али в гости к нам?
Обнялись, как хорошие знакомые. Родий коротко объяснил, что к чему, попросил помощи:
– Помоги, Охта! Сведи с Росомахой, вождём вашим! Всем ведь будет худо, и нам, и вам! Неможно, дабы энти лазутчики ушли обратно, целёхоньки, да привели сюды цельну дружину! Оне ж яко волки! Упреждать нас, яко честны воины, не станут, нападут в ночи!
Угр посуровел, произнёс успокаивающе:
– Не надо Росомаху, Родька! Покуда мы бегаем туды-сюды, росы уйдут, время упустим! Нас тута два десятка с луками! На волчью стаю облаву деять затеяли, но коли двуногие волки пришли незваными, положим, и их! Не один не уйдёт! Давай сюды, в елошник, укрывайся!
Долго таились в зарослях подлеска люди Охты и Родий с Букой. Уже серые, предрассветные сумерки рассеялись. Неумолимо наступал рассвет. Лёгкие ленты тумана поползли, словно белесые змеи по лесной поляне. Вот и верхушки елей окрасились в медно-рыжий цвет от разлившейся по небу красавицы-зари. Проснувшееся солнце поцеловало землю угорского народа меря.
На поляну вышли, не приглашённые на пиршественный достархан, вооружённые люди, конечной целью которых было взять то, что другие приготовили для себя и уважаемых гостей. Выйдя на открытое место, непрошенные сюда, почуяли неладное. Столпившись, они стали озирать подозрительный подлесок, взявшись за рукояти мечей, но было уже поздно. С трёх сторон, в тёмном ещё подлеске угрожающе тренькнули тетивы луков, и все десять человек под свист стрел рухнули на проснувшуюся для жизни лесную траву, окропив её своей кровью. Это была очередная, и далеко не последняя, жертва Перуну, который одобрительно не замедлил где-то далеко прогромыхать, по-весеннему, радуясь, что его не забыли люди.
Угры высыпали на поляну, мигом собрали сухой валежник, сняли с поверженных всё вооружение и одежду, трупы сложили на кучу сушняка и запалили жертвенный костёр. По поляне пополз смрадный дым. Все встали в круг, низко поклонились страшному костру, прося прощения за насильственно отнятую жизнь у незваных пришельцев. После, не снимая шкуры, на раскалённых углях испекли двух кабанов, подстреленных ранее, уселись рядом с костром; каждый, отрезав по куску мяса от туш, кинул его в догоравший
костёр с просьбой к убитым не держать на них зла. Свершив, подобающий случаю, обряд тризны, люди принялись за еду.
– Ну, што, Родька! Выбирай себе меч под руку! – весело произнёс Охта, ткнув в бок сидящего рядом вятича. У тебя вон уже борода растёт, а ты ещё и меча-то доброва не имел!
– Я, Охта, не могу взять за просто так оружье, иже не захватил ево в честном ратоборстве! – мрачно заявил Родий.
– Дурень ты, Родька! – весело заметил Охта. – Это я тебе дарю любой из мечей! Мысли сам! И энтот, стоеросовая орясина, што сидит возле тебя словно гора, тоже пущай выбирает! Токмо мыслю, што не найдёт он для себя такова, иже гляжу я на ево и внять не можу, а надо ли ему меч-то ратный? Ему бы вон ту ёлку вместе с комлем – вот то было бы и оружье по ево могутности! Ха – ха – ха!
Повеселившись, Охта посуровел, заговорил назидательно, по-отцовски:
– Слушай, Родька! Зачем живёшь? Вон горят твои и мои враги! Сей час, мы их успокоили, но рано иль поздно росы всё одно сюды припрутся, иже живут грабежами. Вот и бери меч, коли, я дарю, да не кочевряжься! Жизня у тебя, я мыслю, будет ратная, ещё не один меч сменишь! Пока бегал ты здеся по лесам непролазным, твово отца вождём выбрали! Вчерась мы об энтом прознали….
